«Хармс говорит, что можно смотреть на мир по-другому…»

Интервью с режиссером Олегом Пермяковым

«Если б нам второго Бог дал Хармса
Жаль, Что так не будет никогда.

(Евгений Евтушенко)

Не так давно открытая «Другая сцена» Иркутского академического драматического театра активно обживается зрителями. Созданная для ярких и интересных экспериментов, неординарных проектов и решений, она начинает приобретать и свою публику, что заметно по лицам, которых встречаешь здесь уже не впервые. Кто-то приходит вновь и вновь и приводит друзей. Здесь все необычно: от атмосферы и обстановки до самой  игровой площадки, потому что сцены, принятой в классическом смысле, нет. Есть игровое пространство, а оно может перемещаться то влево от зрителя, то вправо, то вглубь… Поэтому любящим все неординарное, незаурядное, оригинальное — прямая дорога именно на «Другую сцену». Она и названа так не случайно, а именно по вышеперечисленным свойствам.

Открылась «Другая сцена» аскетично-сдержанным по форме спектаклем  о последнем дне жизни  декабриста Михаила Лунина, которого тонко, глубоко, с внутренним духовным наполнением играет художественный руководитель театра, режиссер Геннадий Шапошников (кстати, немаловажный и любопытный факт — не в каждом театре вы увидите самого режиссера на сцене).

Второй премьерой стал интересный по игровой подаче спектакль  «Гоголь/кафе» по пьесе «Игроки» начинающего режиссера Дмитрия Акимова, где он попытался найти свой адекватный язык и «говорить на нем с классиком»,   пробуя разгадать  тайну этой пьесы.

И вот на сцене третья  премьера, спектакль по драматургу Даниилу Хармсу «Елизавета Бам» в постановке известного и знакомого иркутянам  режиссера Олега Пермякова.

Многие помнят его легендарный спектакль «Поминальная молитва» с потрясающими Виталием Венгером и Наталией Королевой в главных ролях и  целым рядом замечательных  актерских работ. Помнит Иркутск и «Соло для часов с боем», «С любимыми не расставайтесь», «Хозяйку гостиницы».  И вот его нынешняя работа.

Драматургия абсурдиста Хармса непростая, к ней нужно было подобрать свои ключи. Я встретилась с режиссером после премьеры и задала ему несколько вопросов.

— Олег Рэмович, чем увлекла вас пьеса «Елизавета Бам»?  Почему  возник интерес именно к ней  и именно к этому драматургу? Что было главным критерием при выборе?

— Мне думается, что в России наступает череда событий, которые определяются понятием абсурда. Только и слышишь со всех сторон: «Ну что за жизнь! Полный абсурд!».  Это касается всех сфер — куда ни пойди,  везде можно попасть в ситуацию, подобную  абсурду.  Мы в этом постоянно живем и как-то умеем с юмором  все это преодолевать — и выживаем уже столько лет.  И вот я подумал, что и в театре наступил момент, когда  театру нужно поискать этот язык, который бы отражал и  нелепицу жизни, и ее абсурдные стороны, и глупость. Сегодня многие происходящие в стране явления напоминают мне разговор слышащего человека с  глухим.  Я,  например, не зная, что человек глухой, пытаюсь ему что-то втолковать, в чем-то его убедить, а он делает вид внимательного слушателя и, возможно, очень хочет понять, но  не понимает. Это и есть ощущение сегодняшнего времени.

Ну, бог с ним, с глухим. Но вот  я много раз себе задавал вопрос:  а сколько процентов из того, что я говорю человеку слышащему,  он понимает, осваивает и улавливает? Процент невысокий. Мы разучились слушать и слышать друг друга.  Стали закрытыми. Законопаченными.

—  Вы считаете, что Даниил Хармс сможет помочь ответить,  почему так происходит?

— Хармс поможет посмотреть на многие явления под другим углом зрения, посмотреть через  юмор, пародию, эпатаж.

—  А  вы раньше  уже обращались к этому автору, к этой постановке?

— Никогда! Но я очень-очень давно в Иркутском театральном  училище  видел «Елизавету Бам» в исполнении студентов. Поставил ее Слава Кокорин. Молодые люди с восторгом и  упоением  разыгрывали эту историю. Я сидел как зритель, среди учителей взрослого поколения, и почему-то ко мне рядом сидящие такие же взрослые люди то и дело поворачивались и, стараясь найти во мне понимание, несколько раздраженно спрашивали: «Вам все понятно?»  Я кивал головой, потому что мне было на самом деле интересно, на что они ответствовали, злясь то ли на себя, то ли на спектакль: «А нам ни черта непонятно!»

А ребятишки были в восторге! И те, что играли, и те, что сидели в зале. Ну, то, что Кокорин талантливый режиссер, бесспорно, но он пошел в своей режиссерской трактовке пьесы таким путем. У него была  абсурдная — не ситуация, а пьеса, на которую он еще больше наложил абсурда, и разобраться, не зная материала, хотя бы чуть-чуть, было трудно. А молодая поросль сидела и хохотала, держась за животы. Они все понимали и хохотали над глупостью, над абстракцией слов, над ситуациями, и хохотали в свое удовольствие.

—  Пьеса хорошо легла на их молодую почву!

— Конечно!  Пьеса непростая, ее желательно смотреть подготовленному зрителю, хотя бы что-то почитав про ОБЭРИУтов и абсурдистов, об их мировоззрении, о «наоборотном» мире их произведений, который позволял им вести диалог с официальной идеологией, высказывать свою оригинальную точку зрения на мир, в то время как свободомыслие и нестандартность жестоко наказывались.

Именно у  Хармса меня поразило предвидение хаоса, трагического  существования в России любого человека. Он ведь написал  «Елизавету Бам»  еще в 1927 году.  Многие страшные явления  он почувствовал  уже тогда:  и расстрелы,  и доносы, и ссылки в лагеря, полное нивелирование человеческой личности, когда  все в огромной  государственной машине только винтики и шпунтики.  Далеко впереди еще был 37-й, но предвидение писателю уже тогда говорило о многом...  Он и сам в итоге по доносу попал в тюрьму, где и умер.

Что же   сделалось  с человеком за все годы существования  советского  режима, этой системы? Ведь есть люди, которые  до сих пор искренне считают, что сталинизм — это правильно и единственно верно. Конечно, их никакой Гроссман не взволнует. (Имеется в виду фильм «Жизнь и судьба» по Василию Гроссману о трагических страницах нашей советской истории, который недавно был показан по каналу «Культура»).

— При постановке вы столкнулись с какими-то трудностями?

— Трудность была в  том, что пьесу  нужно было перевести на театральный язык.  Мне казалось, что абсурд  можно перенести   в сцены, доступные демократичному пониманию зрителя и того, что происходит на сцене. И кажется, нам это удалось, всему постановочному коллективу. Я хочу выразить огромную благодарность актерам старшего и среднего поколения:  Валерию Жукову, Юрию Десницкому, Александру Булдакову, Татьяне Двинской, которые  пошли за мной и поняли, что я от них хочу, которые сумели найти характеры, сумели создать своих ярких персонажей — броских, остроумных, утрированно-смешных и несчастных. Очень много рождалось  на репетициях, придумывались  какие-то находки, решения.

Спасибо  Анатолию Лацвиеву, который в эпизоде  сумел  донести трагизм маленького человека. Хочу поблагодарить  Настю Пушилину, которая смогла в своей Елизавете уловить именно суть, будучи органичной, искренней, эмоциональной, глубокой,  точной по оценкам.  Нам очень много помогал  великолепный художник театра Александр Плинт, он внес столько интересных предложений, столько  замечательных и остроумных сценографических решений, взять хотя бы решение с трибуной, очень простое, лаконичное, но значимое, спасибо замечательным  студентам,  что уловили и сумели создать подлинно театральную атмосферу, игровую стихию и очень органично вписались в контекст. У нас была единая команда. Все  работали, а  глаза светились, сияли,  так было  на репетициях, так они работают и в спектакле.

— Что привлекает,  особенно молодое поколение, в Хармсе?

— Привлекает необычный язык, и даже не язык как текст, а тот необычный регламент,  который программируется в ситуации и который  выходит за рамки  обычного и простого. В этом есть высказывание своей,  оригинальной точки зрения на мир.

Хармс  говорит,  что можно смотреть на мир по-другому, что связь вещей может быть вовсе не такой, как мы привыкли  видеть,  что в каждом предмете, в каждом слове гораздо больше смыслов, чем мы видим. В  его творчестве  переплетены все виды гротеска: ужасное, грустное, смешное, веселое, страшное и радостное смешиваются и дают нам какую-то новую форму. От нее рождается новый язык.

— Делая спектакль,  вы программируете его на какого-то определенного зрителя, задаете ему адресность или такой направленности нет?

— Это невозможно угадать,  публика  придет в кассу и купит билет, а она  приходит  разная. Кто-то воспримет, кто-то нет, кто-то сумеет уловить,  мимо кого-то это пройдет. И печалиться тут незачем.  Есть публика подготовленная, читающая и представляющая, хотя бы смутно, что такое театр абсурда и что открывается он «другими ключами», и подходить к ней надо не с теми же мерками, с какими к Вампилову, Островскому, Распутину…

Хармс — это другой язык.  Это условный театр. Абсурд — это выворачивание сути самого негативного  и подача его в форме иронии, шаржа, пародии, эпатажа и где-то сатиры. Даже если что-то до конца не поняв,  кто-то из зрителей придет домой, сядет к компьютеру и поищет материалы о Хармсе,   его рассказы,  сатирические стихи, прочтет еще какие-то его пьесы, это уже  хорошо,  а возможно, он  захочет прийти на спектакль еще раз…

—  Почему вы выбрали  для постановки именно Иркутск и именно охлопковский театр?

— Да потому, что я обожаю этот город и этот драматический театр  с его давними культурными традициями и с готовностью на эксперимент, не устану восхищаться им и  говорить  спасибо!

Театр, который я даже называю своим дальним родственником. Я  всегда с большой радостью  приезжаю сюда.  Я ведь когда-то начинал в Иркутске актером. Этот город, можно сказать, вскормил меня, сформировал меня, и я его очень люблю.

Я уезжаю с легким сердцем, спектакль получился, об этом говорят зрительские отзывы,  он живой,  трепетный, наполненный энергией, он еще будет расти, развиваться, это же живое существо. А «Другая сцена» театра — именно то кислородное  пространство, где  жить и развиваться ему будет в самый раз.

Беседовала Лора Тирон, специально  для «Байкальских вестей».

Фото Анатолия Бызова.

На фото: Сцены из спектакля «Елизавета Бам»;

Олег Пермяков: «В России наступает время абсурда»