Прибайкалье-1938: кровавый след Бориса Малышева

Окончание. Начало в № 42

К началу 1938 года в Большом терроре наступила пауза, которая, впрочем, оказалась непродолжительной. Хронологически действие приказа народного комиссара внутренних дел Николая Ежова № 00447 от 30 июля 1937 года «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов» было завершено, количественные лимиты для регионов по обеим категориям (первая — расстрел, вторая — длительный срок заключения) «освоены». Однако аппетит приходит во время еды, и в Кремле решают продолжить операцию, хотя и не везде. Сказались и настоятельные просьбы местных управлений НКВД, дружно требовавших «продолжения банкета», точнее — «дальнейшего разгрома осиных гнезд фашистско-троцкистских диверсантов», новых лимитов в отношении территорий, «все еще засоренных кулацким и белогвардейским элементом, шпионами, вредителями» и т. п.

Лимит, еще лимит! 

31 января 1938 года Политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление «Об антисоветских элементах», которым утверждает дополнительное число «бывших кулаков, уголовников и активного антисоветского элемента», подлежащих репрессированию в 22 регионах, включая Иркутскую область. Массовую операцию против «врагов народа» предписано завершить к 15 марта 1938 года, а по Дальневосточному краю — к 1 апреля. Продлевается и работа оперативных (особых) троек в составе первого секретаря обкома (крайкома, рескома) партии, начальника Управления НКВД и, как правило, местного прокурора по рассмотрению уголовных дел и вынесению приговоров. Надо сказать, чуть забегая вперед, что в большинстве случаев массовые репрессии вышли и за рамки новые рамки времени.

Итак, Иркутская область, как и в 1937 году, опять оказалась на острие Большого террора, среди наиболее «отличившихся» регионов. Так, в постановлении Политбюро расписаны новые лимиты на обе категории, и Прибайкалье по числу осужденных к высшей мере наказания получило одну из наиболее весомых разнарядок: нашему региону предоставлен лимит на смертную казнь 3 тысяч «врагов». То есть Иркутская и Омская области разделили в этой номинации второе-третье места восточнее Урала (и включая Урал), уступив только Дальневосточному краю, которому выдали лимит на расстрел аж 8 тысяч человек. Для сравнения: «чекистам» Алтайского края и Свердловской области разрешили казнить «только» по 2000 «контрреволюционеров», Красноярского края и Читинской области — по 1500, Новосибирской области — 1000, Бурят-Монгольской АССР — 500. Белоруссии, куда более многолюдной, чем Прибайкалье, выписали лимит по первой категории в 1500 человек, Ленинградской области — 3000. И даже Украина с численностью населения, в 20 с лишним раз большей, чем в Иркутской области, получила разнарядку на расстрел 6 тысяч «врагов народа», то есть всего вдвое больше, чем Прибайкалье.

Впрочем, 3 тысячи приговоров к ВМН (высшей мере наказания) в ускоренном, упрощенном (без права на защиту и обжалование), секретном порядке, с исполнением буквально через несколько часов оказались для иркутских чекистов легкой прогулкой. Уже 26 апреля и. о. первого секретаря Иркутского обкома ВКП(б) Аркадий Филиппов и начальник Управления НКВД по Иркутской области Борис Малышев направляют в ЦК партии секретную шифровку с просьбой «разрешить дополнительный лимит по первой категории для Иркутской области 4 тысячи». На тексте шифровки имеется резолюция: «За». И подписи: Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, Ежов, Микоян, Чубарь.

Кстати, и местное партийное руководство, как минимум, не перечило Малышеву и его предшественнику Лупекину. Первые секретари Иркутского обкома Александр Щербаков, а затем Аркадий Филиппов, пришедшие на смену репрессированным Федору Леонову и Михаилу Разумову, исправно громили «антисоветскую нечисть». В 1938 году в состав областной тройки кроме Малышева и Филиппова входил прокурор Владимир Востоков.

По национальной линии

Но и апрельский лимит оказался для Иркутской области не последним. 25 августа в Москву, Сталину и уже слабеющему Ежову, летит следующая шифровка: «Ввиду незаконченной очистки области от право-троцкистских, белогвардейских, панмонгольских, контрреволюционно-враждебных элементов, колчаковцев, харбинцев, эсеров, кулаков, подпадающих под 1 категорию, просим ЦК ВКП(б) разрешить дополнительно лимит по 1 категории для Иркутской обл. на 5 тыс. Секретарь Иркутского обкома ВКП(б) Филиппов. Начальник УНКВД Малышев».

Точной информации об ответе на эту просьбу нет, но, судя по дальнейшим событиям, разрешение было получено, хотя действие приказа № 00447 больше не продлевали. Тем не менее в Сибири продолжали действовать приказы № 00439, 00485 и 00593 о репрессировании «национальных контингентов» — соответственно, немцев, поляков и т. н. харбинцев — бывших служащих Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД) и реэмигрантов из Маньчжурии. Особые тройки по исполнению этих приказов действовали до 15 ноября 1938 года, а масштаб «национальных» репрессий был лишь вдвое меньшим, чем по крупнейшему из приказов эпохи Большого террора — № 00447. Почти 180 тысяч по первой категории, включая национальную контрреволюцию» из числа финнов, латышей, литовцев, эстонцев, греков, проходивших по другим приказам, и без малого 400 тысяч расстрелянных по приказу № 00447… И это не считая жертв по другим приказам Наркомвнудела – например, № 00486 от 15 августа 1937 года «Об операции по репрессированию жен и детей изменников родины», применявшегося к тому же задним числом — по всем делам начиная с 1 августа 1936 года…

Малышев, однако, не успокаивается и 6 октября опять обращается к Ежову: «...прошу Вашего разрешения на дополнительный лимит тройки. Лимит крайне необходим для очистки промпредприятий оборонного значения, железной дороги, совхозов и северных районов области. Довыявлено кулацко-белогвардейского элемента, в порядке приказа № 00447, из которых арестовано и содержится под стражей в области свыше 3 тыс. человек, из них рассмотрено тройкой на злостного контрреволюционного элемента свыше 1500 человек. Кроме того, имеются на территории области лагеря, которые исключительно засорены белогвардейско-шпионским и другим контрреволюционным элементом, где нужно оперировать по первой категории 500—600 чел. На все это прошу разрешить лимит по первой категории 1500 и по второй — 2 тыс. Ваше решение прошу сообщить по телеграфу».

Видимо, на этот раз ненасытного начальника иркутских чекистов не порадовали, либо сказав «нет», либо оставив просьбу вообще без ответа, тем более что основой для нее стал приказ № 00447, который к тому времени почти перестали упоминать. Зато стали готовить ликвидацию его исполнителей, включая Ежова и Малышева. Впрочем, в обычаях Лупекина, Малышева и их подчиненных было уничтожение «некоторого» количества «контры», не дожидаясь лимитов. Так сказать, кредит под ожидаемую получку…

Хватай, а там разберемся!

Проза жизни, а точнее, анатомия исполнения приказов о массовых репрессиях столь же ужасна, как и сами лимиты на человеческие жизни. Большинство смертных приговоров приводилось в исполнение в подвале областного Управления НКВД на улице Литвинова. Печальные рекорды были установлены там в ночь на 8 и 12 марта — тогда были расстреляны соответственно 134 и 148 осужденных. Большое число уничтоженных «за один присест» объяснялось не только жестокостью, но и сугубо техническими соображениями: морга с ледником в здании УНКВД не было, а грузовой транспорт для вывоза тел и последующего захоронения (обычно в окрестностях Пивоварихи) курсировал не каждый день.

Несмотря на ударные темпы, взятые по лимитам обязательства (которые значительная часть личного состава на полном серьезе воспринимала как «социалистические») были очень высоки. Даже в ураганном темпе подопечные Малышева стали не справляться… Чья-то невидимая рука (сколько раз уже говорилось о ней!) стирает детали, повседневную, будничную практику тех событий. Поэтому только глухим эхом передаются слухи, что в первой половине 38-го в Иркутске несколько раз была проведена совсем уж специфическая операция. Сотрудники НКВД отлавливали на улицах первых попавшихся людей. И только затем — выяснение личности, ярлык «враг народа» и немедленный расстрел. Так выполнялось совершенно секретное государственное задание особой важности — «лимит по первой категории».    

«Вот вам некоторая разгрузка…»

В сентябре 1938 года Борис Малышев докладывал в Кремль: «Иркутским Управлением НКВД вскрыто и ликвидировано несколько польских диверсионно-разведывательных резидентур, участники которых проводили практическую диверсионно-шпионскую работу, направленную на ослабление обороноспособности Советского Союза и оказание помощи военно-наступательным силам интервентов на период войны против СССР». В следственном деле № 7671 фигурируют поляки — «руководители и активные члены контрреволюционных организаций». Среди них — бухгалтер Качугского порта Надежда Малашко, сотрудница пединститута Аделия Малевская, счетовод Жигаловского райпотребсоюза Мечислав Полетик, рабочий Михаил Ткачек, мастер судоремонтных мастерских Роман Клюкас, слесарь котельного цеха Станислав Майор, рабочий «Золототранса» Петр Венский. Постановлением Особой тройки они были приговорены «к высшей мере социальной защиты» — расстрелу. Приговор приведен в исполнение 16 октября 1938 года.

Кроме того, были арестованы и расстреляны несколько сотен «польских агентов». Среди них мать и сын Треслер, Фелиция Адамовна, домохозяйка, и Казимир Генрихович, мастер завода № 104, а также Владимир Вербатов, лесовод, Генрих Гершанге, бухгалтер «Востсибтреста», Хаим Лихтигер, ревизор треста «Востсибдрев», Анна Катарская, работница совхоза «Железнодорожник», Арон Колкер, электромонтер завода № 125...

Малышев продолжил и операцию по «ликвидации немецких контингентов, работающих на промышленных предприятиях» (приказ Ежова № 00439). По агентурным сведениям, в Иркутске якобы действовала фашистская организация, которая занималась распространением нацистской литературы, вовлечением немецких специалистов, работающих на заводе имени Куйбышева. Возглавлял организацию Герман Кауфман, старший инженер завода. Обвинения дополняли доносы, где сообщалось об антисоветских настроениях немецких рабочих. Несколько примеров. «Рабочие голодают, а работу требуют как с лошадей» (слесарь Ф. Гарт), «В газетах пишут, что жизнь хорошая. Но это все вранье» (модельщик О. Виннер), «В Германии больше порядка, чем здесь» (котельщик Р. Эдлер). Согласно архивным данным, был репрессирован 171 «участник фашистской организации». Об этой очередной победе Малышев рапортовал московскому руководству: «В Иркутске ликвидирована немецко-фашистская диверсионно-разведывательная организация, являющаяся филиалом фашистской партии в СССР, созданная и руководимая германским посольством в Москве». Эрик Бекк, Арнольд Бинсфельд, Отто Виннер, Болеслав Гардт, Фриц Ратт, Фердинанд Гисман, Эрих Шварц, Пауль Рутенберг, Рихард Эдлер — далеко не полный список жертв малышевской «победы».

Апогеем деятельности Малышева по уничтожению «врагов народа» стали репрессии в Киренском и Бодайбинском районах, «осуществленные оперативной группой ст. лейтенанта госбезопасности Б. Кульвеца, которая изъяла и ликвидировала более 4000 человек к.-р. элемента — «харбинцев» и «агентов» Манчжоу-Го — марионеточного государства, созданного Японией на северо-востоке Китая». Уничтожение «харбинцев» — трагедия многих иркутских семей. Лишь один пример — семья Агишевых, отец, двое сыновей и дочь (следственные дела № 5383 и 9030). Отец Хусаин Ибрагимович, 63 лет, сторож мастерских «Якуттранса», и старший сын, двадцатисемилетний Абдулахит, по решению Особой тройки были расстреляны 29 августа 1938 года, а младший сын Кивам и дочь Лия, двадцати лет, расстреляны 11 октября 1938 года.

Согласно логике органов госбезопасности того времени, каждый китаец на территории СССР был японским агентом. В мае 1938 года Малышев отдал письменный приказ о создании особой оперативной группы по аресту китайцев. В архивном деле № 15218 есть сведения о деятельности этой группы: «Оперативники ходили по окраинам и рынкам Иркутска и вылавливали всех без исключения китайцев, арестовывали и приводили в Управление НКВД. Во внутренней тюрьме в связи с этим оперативным мероприятием была выделена специальная камера, куда доставляли китайцев. Затем их вызывали, опрашивали и, получив установочные данные, составляли справки на арест. После этого выносилось постановление об аресте, которое утверждалось начальником Управления и санкционировалось прокурором. Получив этот приказ, начальники районных отделов НКВД приступили к аресту китайцев. Так, на станции Черемхово арестовали всех пассажиров китайской национальности, едущих с востока. В китайском колхозе деревни Большой Разводной из 75 колхозников было арестовано 60 агентов японской разведки. Следователям дана была установка, чтобы среди арестованных не было одиночек, надо формировать групповые дела».

Но пожалуй, всех опередил Борис Кульвец в далеком Бодайбо. Он телеграфировал Малышеву: «Китайские дела. По городу арестовал всех китайцев, до единого. Ближайшие прииски тоже опустошил. Остались только дальние прииски в 200—300 километрах от Бодайбо. Туда разослал людей. Разгромлю всех китайцев в ближайшие дни».

В марте 1938 года Кульвец требует от Малышева дать «добро» на расстрел хотя бы части из сотен арестованных, которыми переполнена местная тюрьма. Ответ Малышева: «Вам послали приговоры по тройке на 326 человек по первой категории, приводите их в жизнь — вот вам некоторая разгрузка...». Тогда в Бодайбинском районе состоялся Второй Ленский расстрел — весной 1938 года были уничтожены 938 человек, примерно половину из которых Кульвец казнил собственноручно… Это почти в четыре раза больше, чем застрелили «царские сатрапы» в 1912 году.   

Кого и почему?

Если не учитывать многочисленные оттенки и полутона, то репрессированных в 1937—1938 годах, в том числе на территории Иркутской области, можно разделить на три большие категории. Первая — люди, действительно не жаловавшие советскую власть и партию большевиков. В основном это представители научно-технической и творческой интеллигенции. Например, иркутские профессора Алексей Скородумов, Бернгард Петри и особенно Виталий Дорогостайский относились к новому укладу иронично-скептически. Дорогостайский неоднократно демонстрировал «вражеское нутро» в общении со студентами — правда, в шутливой форме. Но дальше разговоров, высказывания личной точки зрения на бытовом уровне и т. п. неприятие советской власти не шло, и каких-то «заговоров», «центров» и прочей конспирологии, разумеется, не существовало. Впрочем, и антисоветские настроения тогда были вполне достаточной основой для репрессий.

Другая категория — партийно-советская и хозяйственно-административная номенклатура, вполне лояльная, а нередко и фанатично преданная «партии Ленина — Сталина», «пролетарской диктатуре», «социалистическому строительству». 

И наконец, третий, наибольший по численности слой, который условно именуется «простые граждане»: рабочие, крестьяне, низший и средний эшелон служащих. Большинство из них были беспартийными, а доля в общей численности репрессированных была несколько меньше (хотя и превышала половину) в 1937 году, когда органы НКВД уничтожали элиту, входящую во вторую и первую категории, и возросла в 1938-м, когда чистить «наверху» было уже практически некого. Такая картина наблюдается и в Иркутской области, где партийные, советские, комсомольские, профсоюзные начальники, а также «неблагонадежные» представители науки, культуры, образования, здравоохранения были выбиты, как правило, в 1937-м… 

Иркутская глава сталинских репрессий в очередной раз порождает вопрос: зачем? Казалось бы, ответ на поверхности: чтобы крайне жестоким способом избавиться не только от реальных, но и от потенциальных, предполагаемых конкурентов, укрепив тем самым режим личной власти. Заодно, для народа, списать свои промахи и ошибки на происки врагов «унутренних» (вредителей, диверсантов и т. п.), действующих на поводке у врагов внешних. Но при всей правильности такой ответ, очевидно, неполный. Чего-то не хватает. Слишком велик размах репрессий, пик которых выпал на 1937—1938 годы, слишком иррационален, «запределен» их почерк с общепринятой («нормальной») точки зрения.

Видимо, государственный террор 1937—1938 годов — это пример социальной инженерии, причем не в теории, не в художественном вымысле, как в книжках Кампанеллы, Уэллса, Замятина или Оруэлла, а на практике, в реальной жизни. Это попытка ускоренным, механическим путем сформировать «общество будущего», «утопию наяву».

Сталин наверняка считал, что значительные слои населения не вписываются в «строительство социализма в одной, отдельно взятой стране» и эти слои нужно просто «изъять из оборота», то есть ликвидировать в буквальном смысле этого слова, физически.

При всей химеричности, сюрреализме такой задачи она была решена в кратчайшие сроки. Но даже «широкий невод» репрессий не позволял утверждать, что нелояльных («врагов народа») не осталось вовсе. Впрочем, это обстоятельство Сталина вряд ли смущало: Большой террор должен быть породить — и породил! — у оставшихся такой страх на многие годы вперед, что ни о каком организованном сопротивлении государственной машине не могло быть и речи. Так действовала формула прочной власти, которую вывел в Средние века флорентиец Макиавелли: многие любят правителя, но главное — все боятся, ибо любовь — важное, но страх — более надежное, эффективное средство повиновения.

Шпионы, расстрелявшие шпионов

По разным подсчетам, в ходе массовых репрессий 1937—1938 годов в Иркутской области было уничтожено 23 или 30 тысяч человек, то есть доля репрессированных в населении региона как минимум втрое выше такого же показателя в масштабах всей страны. Тем не менее Малышев планировал новые массовые операции, но очередное «головокружение от успехов» было прервано. Политбюро ЦК ВКП(б) 17 ноября 1938 года, подчеркнув, что органы НКВД проделали большую работу по разгрому врагов народа и очистке СССР, отметило: «Массовые операции по разгрому и выкорчевыванию вражеских элементов не могли не привести к ряду крупнейших недостатков и извращений в работе НКВД. Более того, враги народа и шпионы иностранных разведок, пробравшиеся в органы, сознательно извращали советские законы, проводили массовые и необоснованные аресты, в то же время спасая от разгрома своих сообщников, в особенности засевших в органах НКВД».

Другими словами, новая общность людей была сформирована, и теперь требовался не массовый, а выборочный террор. Поэтому чекисты, которые не могли остановиться или, выражаясь словами XXI века, «подсели на лимиты», стали представлять опасность для устойчивости сталинского режима.

Как бы то ни было, виновные (они же — ставшие ненужными свидетели и соучастники) были названы, Большой террор нарекли «ежовщиной». А среди репрессированных оказался и старший майор госбезопасности Борис Малышев (это звание, равное комдиву, а позднее — генерал-майору, он получил за день до назначения в Иркутск — 9 января 1938 года). Он был арестован 21 января 1939 года, проработав во главе областного Управления НКВД один год и одиннадцать дней. Малышеву предъявили обвинение в том, что «он является участником контрреволюционной заговорщической организации, существовавшей в органах НКВД, ставившей своей задачей свержение Советской власти в СССР путем вооруженного выступления, террора в отношении руководителей ВКП(б) и Советского правительства, шпионажа в пользу иностранных государств и правительств». Приговором Военной коллегии Верховного суда СССР 7 июля 1941 года Борис Малышев был признан виновным в совершении инкриминируемых ему преступлений и осужден к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 27 июля 1941 года.

В реабилитации Борису Малышеву отказано, как и его покровителю Михаилу Фриновскому, расстрелянному вместе с Ежовым в феврале 1940-го. И еще загадка истории: другой шеф Малышева, Ефим Евдокимов, также уничтоженный в ходе «изъятия» ежовцев, был посмертно реабилитирован и даже восстановлен в партии. Несмотря на активнейшее участие в массовых репрессиях, включая разгул красного террора в Крыму зимой 1920/21 годов и фабрикацию «шахтинского дела» в 1928-м…  

В первые же месяцы 1939 года, с началом «бериевской оттепели», была расстреляна большая группа офицеров Управления НКВД по Иркутской области — подчиненных Бориса Малышева: его заместители Петр Сарычев и  Николай Василькиоти, руководители и заместители руководителей структурных подразделений управления М.П. Бучинский, И.Д. Верещагин, А.Е. Дьячков, Е.М. Копов, И.Ф. Котин, Ю.И. Попов, Ю.С. Степин, П.А. Шевелев, а также начальник Дорожно-транспортного отдела НКВД Восточно-Сибирской железной дороги П.Е. Помялов,  подчинявшийся центральному аппарату НКВД напрямую. «Стрелочники», многие из которых приехали в Иркутск еще с предыдущим начальником НКВД Германом Лупекиным, были найдены…     

«Каждый из нас обязан покаяться»

Разумеется, нынешние сотрудники Федеральной службы безопасности (ФСБ) России не имеют отношения к сталинским репрессиям, а статус нынешних органов госбезопасности коренным образом отличается от возможностей НКВД (а чуть позже — МГБ). Однако и некоторые из «разведчиков» 1930-х — 1950-х нашли в себе силы, не отказываясь от содеянного, не перекладывая вину на других, оставаясь верными своей Родине, все же четко и ясно признать свою вину и покаяться перед современниками и потомками.

Ярчайший пример сказанному — легендарный разведчик генерал-лейтенант Павел Судоплатов, «ас из асов» службы госбезопасности, один из организаторов убийства лидера украинских националистов Евгения Коновальца в 1938-м (его Судоплатов убил лично), вождя коммунистической оппозиции Сталину Льва Троцкого в 1940-м, режиссера, народного артиста СССР Соломона Михоэлса в 1948-м, координатор советской разведки в тылу врага в годы Великой Отечественной войны, ближайший соратник Лаврентия Берии, просидевший после его смерти по приговору 15 лет «от звонка до звонка», человек редкой отваги и твердости духа. Вот его слова, сказанные незадолго до смерти в 1996 году:

— Мы, чекисты, неофициально назывались людьми, взявшими на себя роль чернорабочих революции, но все же при этом испытывали самые противоречивые чувства. В те дни я искренне верил, продолжаю верить и сейчас, что Зиновьев, Каменев, Троцкий и Бухарин были подлинными врагами Сталина. В рамках той тоталитарной системы, частью которой они являлись, борьба со Сталиным означала противостояние партийно-государственной системе советского государства. Рассматривая их как наших врагов, я не мог испытывать к ним никакого сочувствия. Вот почему мне казалось, что даже если обвинения, выдвинутые против них, и преувеличены, это, в сущности, мелочи. Будучи коммунистом-идеалистом, я слишком поздно осознал всю важность такого рода «мелочей» и с сожалением вижу, что был не прав.

Сознательно или бессознательно, но мы позволили втянуть себя в работу колоссального механизма репрессий, и каждый из нас обязан покаяться за страдания невинных. Масштабы этих репрессий ужасают меня.

…Вряд ли можно что-либо добавить к этим словам…

Юрий Пронин, «Байкальские вести», Владимир Томилов,
специально для «Байкальских вестей»

На фото: Генерал Павел Судоплатов. Май 1945 года