Детство без детства

1937-й в Иркутске

Квитковский детский дом в Тайшетском районе для малолетних ЧСИР
(«членов семьи изменника Родины»).
Фото конца 1940-х годов из «Книги памяти жертв политических
репрессий Восточной Сибири» (составитель Р.П.Сафронов; Иркутск, 2007) 

Сущность советского тоталитаризма наиболее полно раскрыли сами создатели этой бесчеловечной власти. Так, Бухарин писал в 1928 году: «Мы проводим эксперименты на живом теле народа... точно как студент-первокурсник работает над трупом бродяги, который он раздобыл в анатомическом театре. Вчитайтесь в нашу Конституцию. Там откровенно сказано, что нас интересует не Советский Союз, не его составные части, а борьба против мирового капитала и мировая революция, которой мы жертвуем страну... здесь мы абсолютные хозяева. Не существует в России ни одного дома, где бы мы не убили, так или иначе, отца, мать, дочь, сына, какого-нибудь родственника или друга».

Гулаговское детство — одна из зловещих страниц советского прошлого. Историческая протяженность данного сюжета не ограничивается временем функционирования Главного управления лагерей (1934—1956 гг.): все социальное время советской власти было пронизано насилием ГУЛАГа.

Неотъемлемой частью ГУЛАГа, точнее, его сутью, была и так называемая система коммунистического воспитания — утопический эксперимент формирования поколения, «способного окончательно установить коммунизм» (Ленин). Политика большевиков была направлена на разрушение семьи, отрыв детей от родителей. В 1919 году на съезде работников просвещения Лилина (Зиновьева) заявила: «Мы должны изъять детей из-под грубого влияния семьи. Мы должны их, скажем прямо, национализировать. С первых же дней их жизни они будут находиться под благотворным влиянием коммунистических детских садов и школ. Здесь они воспримут азбуку коммунизма. Здесь они вырастут настоящими коммунистами».

Большевистским руководителям было ясно, что воспитание детей является важнейшей исторической задачей. На XIII съезде партии (1924 г.) Бухарин объявил: «Судьба революции зависит от того, насколько мы из молодого поколения сможем подготовить человеческий материал, который будет в состоянии строить социалистическое хозяйство коммунистического общества».

Это заявление Бухарина почти дословно совпадает с эпизодом, произошедшим на I съезде работников просвещения, где Ленин в своей речи подчеркнул: «Победу революции может закрепить только школа». Сидевший рядом с ним Луначарский заметил: «Уж очень вы крепко насчет школы сказали». Ленин пояснил: «Я хотел этим сказать, что воспитание будущих поколений закрепляет все, что завоевано революцией».

«Человеческий материал», необходимый советской власти, начали готовить буквально с пеленок, чему служит ритуал октябрения — коммунистических крестин. На торжественном собрании новорожденный передавался по це­почке: родители — пионер — комсомолец — коммунист. Это действие заканчивалось вручением семье новорожденного красной люльки с повязанным пионерским галстуком и приколотым комсомольским значком. Ребенок часто получал коммунистическое имя — появились тысячи Виленов (Владимир Ильич Ленин), Ледатов (Лев Давыдович Троцкий), Марлэнов (Маркс, Ленин, Энгельс), Томилов (Торжество марксизма-ленизма), Сталин (Сталин) и т. п. Один из руководителей Наркомпроса А.Залкинд утверждал, что «советские ученые открыли совершенно новые, богатейшие педагогические возможности дошкольного возраста». Эти возможности, судя по социальной практике тех лет, помогали выполнить главную задачу дошкольного воспитания: «Воспитывать любовь к Советской Родине, к своему народу, его вождям».

Любовь к вождям внедрялась в детское сознание с помощью игр. В качестве примера можно взять игру, разработанную Центральным домом ребенка Наркомпроса: «Половина комнаты огораживается стульями. Это «Кремль». Из бумаги нарезаются «пропуска», без которых никто не может пройти в «Кремль». За этим следят два красноармейца. Устраивается собрание, где выбираются «вожди». «Ленин» — Леня, «Троцкий» — Витя. «Ну, «Троцкий», — говорит «Ленин», — расскажи, что в Красной армии кушают? — «Красноармейцы наши очень любят кашу с изюмом и кисель», — докладывает «Троцкий». — «Всего у нас много, только вот пальтов (орфография источника. — Авт.) у нас нет. Буржуи не дают». — «Надо выбрать совет, который заставит буржуев подчиниться рабочим. Кого выбрать? — Меня! Меня! — кричат все. Дошкольники предпочитают выбирать самих себя». Так интеллектуальный примитивизм гармонично сочетался с политической индокринацией.

Особую роль играли праздники, с помощью которых в сознании детей также закреплялась коммунистическая идеология. Этому служила даже новогодняя елка. Вот картина новогоднего праздника 1922 года: «На сцене вместо буржуазной, разукрашенной ликами святош стояла ветвистая елка, закрепленная в чучеле, изображавшем мировой капитал. На ветках висели проткнутые щепками- штыками куклы чеха, Колчака, Юденича, Деникина, Махно и других прислужников капитала». Шло время, и менялись идеологические украшения. «Новогодняя елка 1937 года, — по описанию одной из газет, — значительно отличалась от прежних елок. Вместо изображений старцев и раскрашенных стеклянных шаров на нашей елке висят сделанные из папье-маше фигурки красноармейцев, танки, трактора, самолеты...».

Социальная детерминированность советской педагогики приобрела резко выраженную классовую направленность. Так, Н.Крупская своеобразно аргу­ментировала вред сказок: «Они действуют ребенку на нервы, питают нездоровую фантастику, притупляют чувства реальности. Скрытая мораль «Сказки о рыбаке и рыбке» весьма мало имеет общего с моралью коммунистической, наши лучшие писатели должны были создать современную сказку, до конца коммунистическую по содержанию».

Эстафету коммунистического воспитания от детского сада принимала школа. Диктатура пролетариата как государственная форма коммунистического тоталитаризма сразу поставила школу под свой контроль. Сущностные черты тоталитаризма — абсолютная власть, мощная целенаправленная индокринация — создали такое школьное пространство, где формировался особый психолого-политический тип личности. Воспитание нового человека началось с разрушения прежнего социума. «Коммунистическая школа, — утверждалось в «Азбуке коммунизма», — должна произвести такое разрушение буржуазного общества и его экспроприацию, какую в области экономической советская власть произвела национализацией производства».

Согласно «Положению о единой трудовой школе» были ликвидированы все атрибуты буржуазной школы — уроки, домашние задания, экзамены. Должность учителя стала именоваться новым термином «школьный работник», сокращенно «шкраб». Замена понятий и их сокращение характерны для тех лет и по своей природе также были идеологичны. Понятие «работник» утверждало принципы эгалитаризма и пролетарского интернационализма («Мы все работ­ники всемирной, великой армии труда»). Более того, в Конституции РСФСР 1918 года труд провозглашался обязанностью всех граждан республики. Библейский принцип «Не трудящийся да не ест» стал социальной нормой и воплотился в единой трудовой школе, где обучение и воспитание соединялись с трудом и опирались на труд. «Это важно по многим причинам. Во-первых, для самого преподавания... Труд необходим чисто для физического развития детей, а также для всестороннего развития всех их способностей... для коммунистического общества трудовая школа представляет прямую необходимость. Каждый гражданин этого общества должен знать все профессии... Даже самый гениальный ученый должен быть в то же время умелым физическим работником. Оканчивающему единую трудовую школу ученику коммунистическое общество говорит: «Профессором можешь ты не быть, а производителем ценностей быть обязан».

Педагогической основой трудовой школы были идеи Джона Дьюи, противопоставившего школу, основанную на приобретении и усвоении знаний, обучению «путем делания», когда знания извлекались из практической деятельно­сти и личного опыта ребенка. «Мы должны рассматривать школьные работы по дереву и металлу, тканье, шитье, стряпню как методы жизни и учения, а не как отдельные самостоятельные предметы. Школа становится действенной формой активной общественной жизни, вместо оторванного от жизни уголка, где учат уроки». В начале 20-х годов в департамент просвещения Колумбийского университета, где работал Д. Дьюи, поступила просьба Ленина разработать школьную программу для Советского Союза.

В течение первого десятилетия советской власти теория Дьюи нашла отражение в так называемых комплексных программах, главной целью которых было создание нового коммунистического поколения. В основу комплексных программ были положены идеи марксизма: трудовая деятельность человека, природа, на которую направлена эта деятельность, и те общественные отношения, которые возникают в процессе труда. В школе первой ступени последовательно изучались следующие темы: трудовая жизнь в деревне или в городе; хозяйство местного края и хозяйство РСФСР и других государств.

Одновременно с центральной темой рассматривались природные явления, а также исторические события. В школе второй ступени «марксистская подкладка программы становилась уже совершенно откровенной, и вместе с тем выяснялось, что дело идет уже не о самостоятельности ученика, для чего, собственно, и рекомендовался комплекс передовой педагогикой, а просто о пассивном усвоении коммунистического мировоззрения».

Думаю, что П.М.Милюков не прав, наоборот, для советской школы характерна активная идеологическая индокринация, что означает наряду с обучением внушение идей, идеологическую обработку учащихся (англ. indoctrination). Идеологическая индокринация была несовместима с дореволюционной культурой. Произошел цивилизационный разрыв — школа не изучала культуру прошлого. В воспоминаниях Булата Окуджавы отмечается: «О Пушкине мы не слышали ничего. Пушкин не существовал, Лермонтов не существовал, Толстой не существовал. Все они были помещики».

Тоталитарная индокринация в школе усилилась в 30-е годы, когда вернулись атрибуты старой школы: уроки, учебные предметы, традиционные классы. Прежние эксперименты объявляются «левацким уклоном» и «скрытым троцкизмом». Отсюда утверждение нового наркома просвещения А.С.Бубнова, что «школа находится на точке острейшего пересечения классовой борьбы нового со старым, активности кулацко-нэпмановской с социалистической пролетарской активностью». Такую пролетарскую активность проявил известный педагог А.С.Макаренко. В статье «О коммунистической этике» он пишет, что «в последние годы мы имели случай убедиться в том, что некоторые люди, которые особенно многословно декларировали свою революционность, оказались тайными врагами революции». Далее он требует принять меры для обнаружения «вредительства» именно в области воспитания и предупреждает: «Эффективность враждебного вмешательства в области народного воспитания может быть очень большой, и здесь его труднее обнаружить. Вредительство в области воспитания может быть скрыто надолго, так как результаты воспитания появляются очень медленно и всегда в более или менее спорных формах...».

Владимир Томилов, историк, специально для «Байкальских вестей»

Окончание следует.