Общественно-политическая газета Иркутской области
Выходит по понедельникам

Иркутские встречи. О времени, о людях, о себе

09 марта, 2021

Окончание. Начало в № 8

И Ельцин, такой молодой…

В Иркутске я тогда познакомил Пащенко с ответственным секретарем по работе с молодыми авторами Союза писателей СССР Юрием Лопусовым, и тот пригласил нас в Свердловск на совещание молодых писателей. Там мы впервые увидели рослого, с ржаной шевелюрой, секретаря Свердловского обкома Бориса Ельцина, не подозревая, что видим будущего разрушителя великой и могучей страны. Собрали молодых писателей со всего Советского Союза: поэт из Чернигова Дмитро Иванов, прозаик из Курска Миша Еськов, поэт Михаил Зайцев из Волгограда, ставший впоследствии главным редактором «Литературной газеты» прозаик и драматург Юрий Поляков.

Там обратила на себя внимание красивая и яркая блондинка, сотрудница «Литературной газеты» Слава Торощина. Она мертвой хваткой вцепилась в секретаря обкома, стараясь завоевать доверие у первого лица области. И Ельцину она понравилась, в своем приветственном слове участникам совещания, вручая нам книгу «Каслинское литьё», Борис Николаевич отметил ее шелковистые, пшеничного цвета волосы и собственноручно вручил Славе книгу. Потом мы прочтем отчет Торощиной о поездке, о встречах на уральской земле, где она высказала свой либеральный, критический взгляд на молодую отечественную литературу.

– Мы мчались, мечтая постичь поскорей грамматику боя, язык батарей, – пропел Олег, прочитав размышления Торощиной. – Она всех нас поделила на наших и не наших. Сделала умно и точно. А мы-то думали, что живем в единстве и согласии.

В девяностом году, приехав на Съезд народных депутатов РСФСР, я прочту книгу Михаила Полторанина «Полет на одном крыле», в которой он рассказал о кознях верхушки власть имущих партии против Ельцина, о его несгибаемом уральском характере, немало способствовавшем продвижению Бориски, как он сам выразится позже, к единоличной царской власти. И способствовал и самому Полторанину занять должность министра информации в правительстве России. Оказаться вовремя в нужном месте и в нужное время – чутье и качество опытного, расчетливого журналиста.

После Свердловска мы через Москву поехали в Углич, Суздаль и Владимир, чтобы посмотреть, чем живет Нечерноземье. Любовались храмом Покрова на Нерли. Увидели Золотые ворота во Владимире, место, где был убит Андрей Боголюбский. Подивились непредсказуемости и жестокости нравов русской истории, а вечером в саду за чаем с комсомольскими работниками слушали, как пристреливают пулеметы в Коврове. Хочешь мира – готовься к войне! А после наши очерки и впечатления о поездке были напечатаны в книге «Мы молодые», которая, как и предполагалось, была выпущена в издательстве «Молодая гвардия».

Времени не будет помириться

Из поездки во Владимир мы с Олегом вернулись в Москву, где с утра уже в метро услышали о неожиданной смерти Высоцкого. К вечеру после похорон мы с большим трудом устроились в гостиницу Литинститута. Разворачивая драные простыни, Олег с улыбкой заметил: «Ради этого стоило приехать в Москву, чтобы спать на таких простынях».

– Не на вокзале же? – посмеялся я. – Жить можно! Вон в соседнем номере пьет пятизвездочный кумыс Давид Кугультинов.

– А-а-а! Это тот, который считает, что именно его имел в виду Александр Сергеевич Пушкин, когда писал: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, / И назовет меня всяк сущий в ней язык, / И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий / Тунгус, и друг степей Калмык».

– А что там Пушкин сказал про нас? – поинтересовался я.

– Что мы ленивы и нелюбопытны, – ответно пошутил Олег. – Изнежились на чистых глаженых простынях.

И тихо напел:

Спите, братцы, спите,
Все вернется вновь,
Все в природе нашей повторится.
И слова, и пули,
И любовь, и кровь,
Времени не будет помириться…

Сегодня, оглядываясь на те безмятежные дни, когда свою жизнь можно было планировать на годы вперед, я думаю, что те поэтические строчки Булата Окуджавы оказались пророческими. Так и произошло между Распутиным и Астафьевым. Уже после смерти Виктора Петровича Распутин с Валентином Курбатовым, Геннадием Сапроновым и режиссером Мирошниченко после поездки по мертвой и все еще живой Ангаре заехали в Овсянку, постояли на могиле у своего старшего товарища. Вот уж действительно времени не нашлось, чтобы помириться при жизни…

Валентин Распутин и свалившийся на голову красноярцев Виктор Петрович Астафьев могли позволить себе многое. Тамошняя коммунистическая власть, скрипя зубами, подыгрывала им, ублажала, позволяла говорить то, за что другим, тем, кто помельче, попросту отрывала головы. И они, не совсем понимая, а иногда и понимая, пользовались этим. Использовали это и другие, поскольку знали, что их оценки при принятии решений зачастую становились решающими. Иркутский писатель и прекрасный человек Евгений Адамович Суворов как-то обмолвился, что под деревом, которое взрастили над Валентином, редко что может вырасти, поскольку весь солнечный свет втягивается туда, как в воронку. В чем-то он был прав, поскольку начинали они вместе и одно время студентами жили в одной комнате. Можно жить в одной, а спать в другой?

– Никогда не приближайся к великим, – говорил я Олегу, когда он рассказывал о своих непростых, близких отношениях с Виктором Петровичем. – Они могут пройти и раздавить мимоходом. Больнее всего – когда бьют близкие…

1и.jpg

Сквозь темень, снег и ветер

А потом была во многом судьбоносная совместная поездка с Олегом на семинар в Пицунду, куда нас из сибирского холода и хляби вытащили Михаил Кизилов и Юрий Лопусов.

Вел семинар главный редактор «Роман-газеты», историк и писатель Валерий Николаевич Ганичев. Автором идеи собрать молодых на Енисее был Олег Пащенко. Его поддержала Марина Ганичева, работавшая в ту пору редактором в издательстве «Молодая гвардия». Марина предложила Пащенко стать составителем сборника молодых авторов. И он со свойственной ему расторопностью приступил к делу, разослал по стране письма с предложением и просьбами присылать ему в Красноярск рукописи.

Сегодня, вспоминая те дни, мы иногда с грустью шутим, что пришли к Ганичевым кучей, а сегодня остались единицы. До сих пор я смотрю на Марину с восхищением, удивляюсь ее умению ставить задачи, которые многим кажутся сложными и неподъемными, и добиваться их выполнения. Но она каким-то чутьем и наработанным опытом знает, кто сможет справиться. Добавлю, что после развала издательского дела она вместе с Сергеем Ивановичем Котькало сумела наладить выпуск книг, журналов, сборников поэзии. И вот уже почти пятнадцать лет проводит Международные Ушаковские сборы, московский конкурс «Гренадеры, вперед!», которые проходят в разных странах и городах, фактически не имея стабильного государственного финансирования, помещения и положенного в таких случаях штата работников. Вот и пойми этих женщин: Марина, как и Анна Ахматова, бычков и коров не пасла, сена не косила, воду на коромысле не носила, а скольким молодым и талантливым ребятам со всей России, и не только России, но и родной ей Украины и Белоруссии открыла великие тайны русской истории и силу русского слова...

– Все делается с помощью Божьей, – с улыбкой отвечает Марина, когда разговор заходит о ее нынешней работе.

– Вот мы все пишем, пишем, перевели тонны бумаги, вырублены целые леса, но в стаде больных меньше не стало, – молвил как-то однокурсник Толя Статейнов.

Но сколько бы их стало, если бы мы молчали или дули в одну дуду, не говорили, не писали, в том числе на страницах «Красноярской газеты», которую вот уже почти тридцать лет выпускает Олег Пащенко? В его первой повести «Родичи» есть картинка. Поезд протягивает себя сквозь темень, снег и ветер. Прочитав ее, я подумал, что и Олег протягивал себя сквозь ветер, снег, житейские неурядицы, непонимание и порой клевету тех людей, которым не только доверял, но и служил верой и правдой. Но одних уж нет, а те далече. Во время октябрьских событий девяносто третьего года было приятно увидеть, что сидевшие у костров пришедшие защищать Конституцию к стенам Белого дома читают «Красноярскую газету», основателем и главным редактором которой был Олег Пащенко.

Подмечено, что радеющие за народ писатели, добившись признания и славы, не прочь использовать ее или, как стало модно говорить ныне, конвертировать в рубли. Об этой обычно умалчиваемой теме мы не раз говорили с Валентином Распутиным и Олегом Пащенко. Как-то раз после такого разговора Распутин, помолчав немного, произнес: человеческую природу не обманешь. И, улыбнувшись, добавил: Иисус сказал толпе, желающей разорвать грешницу: тот, кто без греха, первым брось в нее камень. И толпа разошлась… Есть резон спросить: а кто там судьи? И чего они хотят? «Что ж, дружба дружбой, а табачок врозь, – думал я, – свои интересы «иркутская стенка» стеречь умела...»

Каша по-таежному

В начале теплого октября 1989 года большая группа писателей, которая присылала составителю Пащенко рукописи для общей книги «Молю прощения», приехала в Красноярск. Конечно же, все ехали, чтобы встретиться и поговорить с Астафьевым, а если повезет, то и попить с ним чаю. Олег договорился с Раисой Гостевой, возглавлявшей отдел культуры города, гостям дали большой автобус, и вместе покатили в Овсянку на речку Ману, по дороге заехав в Академгородок и забрав с собой Астафьева. Попутно заехали на кладбище, где была в августе 1987 года похоронена дочь Астафьева Ирина, тело которой Виктор Петрович и Олег привезли тогда из Вологды. Положили цветы. Постояли у огромной, литой из металла оградки. Светило солнышко, воздух был прозрачен и по-осеннему свеж, уже наполовину с берез опал желтый лист и сухо мялся под ногами, как бы подсказывая, что все на земле тленно и временно…

Пока Астафьев собирал с могилы лист, мы тихо пошептались, предположив, что Виктор Петрович предусмотрительно отгородил землю и для себя. Затем заехали в дом, где летом Виктор Петрович уединялся для работы. Но и там задержались недолго, сорвали несколько уже подмороженных ранеток, походили по двору, так и не попив чаю, вновь покатили дальше прямиком к Анатолию Буйлову. Астафьеву больше нравилось быть званым гостем, чем гостеприимным хозяином. Буйлов строил прямо на берегу Маны огромную теплицу, а рядом рыл котлован под подвал со своими малолетними сыновьями. Когда я подошел к краю и заглянул вниз, то в голове мелькнуло, что Толя решил вручную одной совковой лопатой выкопать такой же котлован, в которых на якутской земле добывали алмазы. Я уже знал, что он спроектировал подвал для хранения сельхозпродукции, которую он собирался получать со своего огромного огорода и теплицы, и, по его прикидкам, запасов в нем должно было хватить на всю красноярскую писательскую организацию. Землю Толя кидал снизу на один уступ, с него на другой и только после этого выбрасывал лопатой на поверхность. Каторжный труд. А далее его малолетние сыновья на маленьких тачках развозили землю по огороду. Толя сказал, что у них нормированный рабочий день и вечером он выдает каждому заработанные рубли.

– Мы пишем повести и рассказики, а вот у Буйлова эпический замах, везде и во всем! – пораженный открывшейся стройкой, сказал я Пащенко. – Уже выдал «Большое кочевье», «Тигроловы», теперь пишет «Дебри». А возможно, напишет еще «Котлован» о крепком русском хозяине, который накормит всю Россию...

– Посмотрим, – с какой-то неопределенностью в голосе ответил Олег.

Нам показалось, что Буйлов не ожидал, что к нему на дачу нагрянет столько гостей. В ту пору мобильных телефонов еще не было, и предупредить о приезде было невозможно. Сопровождавшая писателей Гостева прихватила с собой торт. Но пока собирались, пока заезжали за Виктором Петровичем, затем на кладбище, прошло немало времени. И так как в планы Астафьева не входило кормить такую ораву, то решили попить чаю у Буйлова и ехать обратно.

Тем временем вся писательская братия, охая и ахая, разбрелась по участку смотреть грядки, заготовленные доски, бревна, кирпич, затем расселась вокруг Виктора Петровича, и он начал кормить гостей своими таежными байками. Буйлов, поднявшись из котлована, усадил свою жену Дарью чистить картошку, а сам вытащил из-под грубо сколоченного рабочего топчана мешок с гречкой, растопил печь и принялся варить кашу по-таежному.

Каша поспела быстро, Буйлов достал из-под того же топчана ящик с тушенкой, несколько бутылок спирта, начал разводить его, а мы дружно принялись вскрывать банки с тушенкой. Женщины расставили тарелки, кружки и разложили возле каждой ложки. Места за грубо сколоченном длинным столом хватило всем – как говорится, в тесноте, но не в обиде. Вскоре после первого тоста, который был предоставлен Виктору Петровичу, все, в том числе и женщины, хватили спирту за гостеприимных хозяев, за сибиряков, за Виктора Петровича. Как говорят, война войной, а есть-то хочется. Позже все сказали, что вкуснее таежной каши у матерого Буйлова никто и никогда не ел.

2и.jpg

Осень с Распутиным, осень с Астафьевым

Было уже темно, гости с песнями расселись в автобусе, и я вдруг, глянув в окно, увидел, как Буйлов построил у заплота всю свою семью; они дружно начали махать ладошками, прощаясь с гостями. Но гостям было уже не до них: все были сыты, пьяны и, как говорится, мыслями уже были в дороге. Виктор Петрович вспомнил Колю Рубцова и запел:

Потонула во мгле отдаленная пристань.
По канаве помчался… Эх – осенний поток!

Вот так с песнями через час мы были уже в Красноярске.

Позже мне Олег обмолвился, что тот ящик с тушенкой он привез Буйлову накануне. А в 1992 и 1993 годах к Олегу, как основателю «Красноярской газеты», один за другим приезжали на два-три дня Виктор Алкснис, Эдуард Лимонов, Владимир Жириновский, Александр Стерлигов, Михаил Астафьев, Владимир Исаков, Илья Константинов, Нина Андреева, Светлана Горячева, Александр Проханов, Сергей Кургинян, Тадеуш Касьянов. Многих из них Олег возил в Овсянку к Буйлову. Посмотреть на живого тигролова, послушать его таежные рассказы, проекты и прожекты, связанные с планами по обустройству загородного гнезда.

Приезжая в Иркутск, Толя показывал и мне чертежи теплицы, бани и огромного дома, которые он собирался построить на берегу Маны. С его слов я знал, что он построил в дальневосточной тайге уже не одно зимовье, и верил, что Буйлов способен и на этот подвиг. Но оказалось, и не стоит этого делать. Позже произошло непредвиденное: под тяжестью выпавшего снега обвалилась стеклянная крыша гигантской теплицы. При расчетах перекрытия, как потом отмечал Толя Статейнов, не хватило у Буйлова грамотешки.

Затем начались семейные неурядицы, после развала страны честные и правдивые писатели стали не нужны власти, ручеек гонораров усох, оставалось одно – идти по миру с протянутой рукой. Приехавший в Красноярский край генерал Лебедь выделил Толе трехкомнатную квартиру в Дивногорске, и на этом дверка захлопнулась. Пащенко пытался помогать Буйлову: давал деньги, возил к нему известных людей. Но нельзя пережить за человека его нескладную жизнь… Растерянный Буйлов, заблудившись в бытовых и жизненных дебрях, ушел от Дарьи, от собственных детей и уже с новой, молодой, но пьющей женщиной уехал в Тайшет, чтобы усыновлять и высиживать, как таежная кукушка, чужих. И, как выяснилось чуть позже, это было его последнее кочевье…

Незадолго до своего ухода Валентин Григорьевич Распутин, уже потеряв Светлану Ивановну, одиноко сидящий на стуле в принадлежащей его сыну иркутской квартире, кивнув в сторону комнаты, за которой слышался смех молодой невестки, с горечью скажет:

– Жениться надо один раз. Все остальное от лукавого!

Я удивленно глянул на него, мне показалось, что он сказал даже не себе и не мне, а кому-то невидимому, сказал и сам себе не поверил…  Сказал, точно хотел остановить самого себя, отгородиться от своего холодного одиночества, от того, чего уже нет и не будет…

«Я б хотел забыться и заснуть», – говорил Лермонтов. Но как тут заснешь или отгородишься от мира? Телефон звонит, просят прийти, поприсутствовать, если можно, сказать слово… Но слов нет, да уже не говорит, не может говорить. Все равно настаивают, звонят уже не человеку, приглашают фамилию, чтобы поднять повыше планку предполагаемого мероприятия. Льстиво предлагают то, от чего он ранее не отказывался. И что в итоге? Казенные радости, даже не радости, а повинность – иди сиди, слушай, когда и сидеть невмочь, слушать чужое, пустое и ненужное, когда не только сознание, но и сердце уже не откликается: молчит, точно его нет вовсе – немое, готовое к неизбежному.

Вообще-то занятие литературой, сладкие муки творчества – эта как птичка, ловишь ее, кажется, вот она у тебя в руках, схватил крепко и придушил, а если чуть-чуть приопустил, выпорхнет, только ее и видели. Я понимал, что в эту позднюю минуту ему хотелось бы немножечко тепла, участия, душевного, ни к чему не обязывающего разговора – того, что раньше могла дать жена. Но она уже смотрела на него с недосягаемой высоты, а он сидит посреди комнаты на стуле один на один с тишиной и самим собой. На что решиться, где и в каком месте найти приют?

…В последний день нашего пребывания в Красноярске нас посадили на теплоход, и мы поплыли по Енисею. Толпились на палубе, все старались сфотографироваться рядом с Виктором Петровичем, многие не отходили от него, совали свои книги. Олег, с театрально повязанным на шее длинным красным шарфом, был в окружении молодых, красивых и талантливых женщин. Виктор Петрович по-отечески, одним глазом хитровато поглядывал в его сторону. Мне тогда показалось, что и самому Астафьеву нравился веселый, праздничный галдеж, нравилось находиться, как он любил говорить, здесь, на верхней палубе, посреди России. Мы плыли на одном корабле, но еще не знали, что каждый из нас плывет в свою сторону…    

Валерий Хайрюзов, секретарь Союза писателей
России, специально для «Байкальских вестей»,
Москва – Иркутск.

Фото Бориса Дмитриева и из архива автора.

На фото: Валентин Распутин у часовни на реке
Индигирке в Якутии. 1985 год;

Осень 1989-го, вдоль по Енисею. Во втором ряду
в центре – Виктор Астафьев, перед ним сидит
в первом ряду Валерий Хайрюзов  

 

 

 

Поделитесь новостью с друзьями:

Комментарии