Иркутск, 1916–1920: два городских сражения и одно несостоявшееся

В январе 1916 года природа, словно желая как-то притормозить политическую активность, снизила температуру в Иркутске до абсолютного минимума за все годы наблюдений – минус 50,2 градуса по Цельсию. Добавив мороза еще и 8 июня, повредив даже стойкую ботву картофеля, а потом и 19 августа, наслав иней. Но – без толку.

Переворот по телеграфу

В начале 1916-го в городе, согласно адресному столу, жили 106 346 человек. Действует девять типографий и переплетных предприятий, там заняты около 450 человек. При этом зарегистрировано 6387 беженцев – то есть шесть процентов от численности населения. Страна устала от войны, высшая элита России переживает моральный крах.

При этом общество готово к самоорганизации, что показали события после февральского переворота 1917-го. Газета «Сибирь» сообщила о нем Иркутску небывалым тиражом 3 марта – 17 тыс. экземпляров (а официальное сообщение пришло позже).

Лишь годом ранее назначенный генерал-губернатором Александр Пильц, начинавший руководство с призыва бороться с грабителями и мародерами по законам военного времени, почти в одно время с новостями о революционных событиях в Петрограде получил такую телеграмму: «Совет министров, пересмотрев 24 февраля вопрос об учреждении высшего учебного заведения в Иркутске, окончательно остановился на университете...». В начале 1917 года в Иркутске в низших и средних учебных заведениях числится почти 11 тыс. человек. Университета ждут, и многие по мере сил приближают его появление. Так, Дмитрий Кравец пожертвовал ему в 1916-м дом стоимостью в 200 тыс. рублей, торговый дом «Трещетенков, Голубев и Борисов» передал 200 тыс. кирпичей, на те же цели ушел весь сбор от пьесы «Ой, не ходи, Грицю, та на вечерници» товарищества украинских артистов.

...Зимой 1917-го город, конечно, переживает проблемы со снабжением, знает о беспорядках в столице, но сравнительно спокоен и потому встречает новость о падении самодержавия с шоком. Решение создать на всякий случай общегражданский коми­тет, который позже станет представителем Временного правительства, рождается без четких инструкций от центральной власти. Из села Усолья срочно вызывают ссыльного меньшевика, бывшего депутата II Государственной думы Ираклия Церетели, чтобы он этот комитет возглавил. Уже в июне Церетели предстоит стать в Петрограде участником знаменитого диалога с Лениным: «…в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть…» – «Есть такая партия!»

Но и в Иркутске Ираклий Георгиевич успел побороться с центром на стороне местных «прогрессивных кругов». Когда Петроград назначил краевого комиссара с функциями генерал-губернатора без согласования с иркутским общегражданским комитетом, Церетели написал в ответ: «Имейте в виду, переворот в Иркутске совершился без всяких замешательств и при полном единодушии населения. Это дает нам право ожидать полного доверия к себе со стороны цен­тральной власти». И действительно, общественность воодушевилась. Даже выдвинули предложение убрать памятник Александру III, но победили противники подобной «войны с мертвецами». В городе «не только не было пролито ни капли крови, но не было разбито ни одного стекла». Напротив, на улицах на радостях накрывали столы. 10 марта в городе праздновали День свободы. Губернская и городская администрации не оказа­ли даже попыток повлиять на ход событий, а бывших первых лиц хоть и арестовали, но вскоре отпустили с миром из города.

К апрелю в общегражданском комитете, или Комитете общественных организаций, КООРГе, таковых числилось 77. Члены комитета вошли в реорганизованную городскую думу – а вместе с ними и представители совета профсоюзов, советов рабочих и солдатских депутатов, кооперативов, продовольственного комитета, обществ врачей, педа­гогов, родительских комитетов, еврейской общины...

По всей губернии прокатились митинги, поддержавшие Временное правительство и признавшие КООРГ Иркутска высшей местной властью. Позднее всех определилось иркут­ское духовенство, примкнув, хоть и с небольшим перевесом, к общему мнению – и его представители тоже вошли в КООРГ. К слову, краевой комиссар фактически зависел от местного самоуправления.

«Пало осиное гнездо церетелевщины...»

Но участие в войне продолжалось, а продовольственная проблема никуда не делась – КООРГ вынужден был ввести с 1 сентября карточки на хлеб, сахар, мясо и мануфактуру. Население было все враждебнее к властям, и продовольственному комитету в частности, хотя тот старался исправить ситуацию. Немудрено: в сентябре цена муки-крупчатки первого сорта была больше 56 рублей за пуд, а еще в январе была не выше 18. Запас муки у комитета был в разы меньше нормы городского потребления. В городе случались все более масштабные разбои.

Тем не менее, хоть сослагательности и не может быть, местное самоуправление в стране, включая Иркутск, при более благоприятных условиях явно могло стать на путь настоящей самостоятельности. Но все обрубил октябрьский переворот, когда речь шла уже не о каплях крови и стеклах.

Советы рабочих и солдатских депутатов, с одной стороны, и КООРГи – с другой в принципе представляли собой двоевластие, а в довершение противоречий большевики замыслили присвоить революцию. Уступив эсерам и меньшевикам пальму первенства в Советах, они действовали прямо на предприятиях, вели антиправительственную пропаганду. Но хотя на первом Общесибирском съезде Советов в Иркутске, около трети делегатов которого были большевиками, были одобрены их резолюции и создана большевистская Центросибирь как руководящий орган в Сибири и на Дальнем Востоке, о широкой поддержке большевиков населением говорить было нельзя. Как отмечали даже в советское время, «пролетарский костяк, на который опирались большевики Иркутска, составляли 300 рабочих обозной мастерской и железнодорожники депо станции Иркутск». В ноябрьских выборах в Учредительное собрание (задуманное как полновластное народное учреждение страны) в Иркутске эсеры обошли большевиков по голосам, хотя те активно разыгрывали антивоенную карту (и незадолго до того произошел бунт в также голосовавших многочисленных запасных полках).

Но бесспорным преимуществом большевиков был настрой, заставлявший «содрогаться от ужаса даже тех, кто провел три года на фронте». 21 ноября председатель Центросибири Борис Шумяцкий телеграфировал Ленину: «Товарищ Ильич! На днях в Сибири пала последняя твердыня соглашательства и осиное гнездо церетелевщины – г. Иркутск»... В городе был сформирован военно-революционный комитет (ВРК) во главе с новым председателем Иркутского объединенного Совета рабочих и солдатских депутатов Яковом Янсоном. Создается Красная гвардия числом 200 человек.

По жертвам вторые после Москвы

...Утром 4 декабря красногвардейцы взяли под стражу губернского комиссара Временного правительства, эсера Ивана Лаврова. Около десятка вооруженных отрядов направились захватывать учреждения. 5 декабря Шумяцкий издал приказ № 1 с предписанием юнкерам и казакам сдать оружие. 7 декабря в Белый дом прибыли представители юнкеров, потребовав произвести их в офицеры и отправить в полки. Шумяцкий заявил, что он погон не признает.

8 декабря отряды юнкеров стали захватывать улицы близ своих зданий. По разным оценкам, силы их вместе с добровольцами составляли от 600 до 800 человек, большевики же располагали не менее 6000 – запасные полки, бывшие ссыльные, в том числе стекшиеся в Иркутск уголовники, черемховские рабочие, военнопленные... А не обладавшие пассионарностью большевиков эсеры, обещавшие содействие юнкерам, «попрятались на все дни крови и огня».

Стало известно, что растеряли настрой юнкера 3-й школы на станции Иннокентьевской, нашлись такие и в военном училище, и двух других школах. Преподаватели в массе своей тоже под пули не рвались, и юнкера шли под начало случайных офицеров или же выбирали командиров из своего числа. Тем не менее к вечеру 8 декабря они захватили центр города в пределах Набережной, от моста до Казарменной (Красного Восстания), левую сторону Казарменной до Амурской (Ленина) и далее до Харлампиевской (Горького). Эпицентрами стали, соответственно, 1-я школа прапорщиков (ныне анатомический корпус медуниверситета) на Казарменной, 2-я школа в здании мужской гимназии (ныне художественный музей), училище на Троицкой (ул. 5-й Армии, 65). Казаки заняли семинарию (площадь Декабристов) и детскую больницу. Большевики начали обстреливать и эти здания, и казармы казаков.

Морозы были лишь немного меньше прошлогодних, Ангара несла шугу, и попасть в Глазково можно было только через понтонный мост. Рядом кстати оказалось крепкое двухэтажное здание женской прогимназия (ул. 5-й Армии, 2), и красные приспособили его под штаб. Ночью 10 декабря юнкера обстреливали его, пока не вмешались черемховские шахтеры, которые затем бросили свои силы через мост. Юнкера открыли по ним пулеметный огонь. В помощь большевикам стали прибывать отряды и из других населенных пунктов. Юнкера несколько раз пытались взять Белый дом, освободили Лаврова и завладели телеграфом на Ивановской площади (ныне площадь Труда), предложив 11 декабря перемирие при условии разоружения гарнизона и роспуска Красной гвардии. Большевики в ответ только усилили огонь, заодно предаваясь грабежам. Жители бежали в предместья.

Локальные победы были и у казаков, причем их скопившиеся в их казармах пленные, которых нечем было кормить, отказывались покидать это относительно безопасное место.

Отряд солдат и красногвардейцев под началом 23-летнего Сергея Лазо – бывшего дворянина, эсера и прапорщика расположенного в Красноярске запасного полка – захватил тут же загаженную ими Тихвинскую церковь на месте нынешнего Востсибугля, пошел в наступление по Амурской (Ленина) к углу Большой (Карла Маркса), попытался пробиться к Белому дому, но уже к вечеру 13 декабря красных отбросили из центра города и развели мост. Лазо попал в плен. Большевики продолжали обстрел из Глазково, с Иерусалимской и Петрушиной гор.

Юнкера с казаками заняли-таки Белый дом, захватив в плен полтораста человек. Утром объявили перемирие, ВРК и КООРГ подписали договор, по которому власть должна была перейти к коалиционному губернскому совету. Но этот «позорный» для большевиков мир так и остался на бумаге – все перевернуло их подкрепление с артиллерией из Красноярска, Канска и Ачинска. В частности, тяжелые орудия установили в роще «Звездочка». Ангара к этому времени встала, и красные с левого берега вошли в центр города. Юнкеров разоружили.

По масштабам и количеству жертв декабрьские бои в Иркутске оказались на втором месте после Москвы. Убиты, замерзли, утонули более тысячи человек, в том числе около пятой части гражданских, среди них дети. Многие сотни раненых.

Чехи в городе

Первые тайные антибольшевистские организации стали появляться в Сибири еще в конце 1917-го. В ночь на 26 января в Томске по распоряжению большевистской Центросибири разогнали временный орган власти – Сибирскую областную думу. Ее уцелевшие представители избрали Временное правительство автономной Сибири (ВПАС) во главе с эсером Петром Дербером, поставившее целью свергнуть большевиков. Независимо от эсеров возникали и непартийные офицерские объединения, многие представители которых считали социалистов-революционеров болтунами и провокаторами.

Как бы то ни было, численность подполья быстро росла до начала весны 1918 года, хотя в Иркутске и близко не было такой самостоятельной беспартийной организации военных, как в Томске. Купечество помогало финансами, но многие офицеры просто вынуждены были искать пропитания, добывая его трудом. Но все же дело двигалось в сторону большей организации военного подполья. И антибольшевистское движение, возможно, успело бы накопить куда больше сил, чтобы изменить историю, но ему не дал времени на это начавшийся в мае 1918-го чехословацкий мятеж против большевиков. Многочисленные чехословаки, во время Первой мировой сдававшиеся русским целыми полками без боя, вывели из-под контроля большевиков чуть не весь Транссиб. И этим шансом пришлось срочно пользоваться.  

Самое заметное деяние иркутского подполья имело место в июне 1918 года. Тогда поступили данные, что большевики готовят силы для отправки на Нижнеудинский фронт. Решили задержать эти отряды в Иркутске, чтобы дать возможность тамошним соратникам продержаться до подхода чехов, а если повезет, то и свергнуть власть большевиков в губернском центре. В ночь на 14 июня обезоружили караульных военного склада, а потом в числе двух сотен человек (многие – совсем юные, гимназисты, реалисты, семинаристы) освободили в тюрьме около 50 политических, а всего около полутора сотен. Пытались наступать на стратегические пункты, но были оттеснены за Ушаковку и разбежались по лесу. Газета «Голос Иркутска» после утешала общественность, что, по данным красного источника, до 16 июня расстреляно только 12 человек, а не десятки, как шептались в городе.

Утром 11 июля красные оставили Иркутск, взорвав более 100 тонн пороха на складах, попытавшись сжечь понтонный мост через Ангару и повредив железнодорожный мост через Иркут. Следом в город вошли части чехословаков и белой армии – беспрепятственно, если не считать мимолетной перестрелки в районе вокзала. Сначала на улицах не было ни души, но к вечеру горожане стали выходить. Большая часть населения, устав от «большевизма и комиссарства», поддержала свержение советов. В общественном собрании закатили банкет, переросший в митинг. Несколько дней в городе проходили молебны и заседания.

Красные же отступили к Байкалу, на восточном побережье которого до 19 августа шли упорные бои, закончившиеся их разгромом. И жизнь в городе вошла в норму: работали учреждения, появились газеты. Это был контраст с порой диктатуры пролетариата. Летопись полна сообщениями о деятельности общественных организаций и клубов, открытии общественных столовых, кружков, курсов, детских площадок, выставок, соревнований. Чехи издавали в Иркутске юмористический журнал «Гопачки» («Качели»). 26-летний генерал Радола Гайда, командующий чехословацкими силами, и 27-летний генерал белой армии Анатолий Пепеляев сосредоточили в своих руках немало власти в городе. Задачей чехов, которую им поставили здесь белые, была охрана участка железной дороги от Иркутска до Омска, но вообще чехословакам нужно было на восток, чтобы оттуда возвратиться на родину. Однако иностранцы стояли в Иркутске до марта 1920-го.

В июле-августе 1918-го иркутяне наседают телеграммами на Временное сибирское правительство в Омске, пришедшее на смену рождавшемуся в Томске эсеровскому Временному правительству автономной Сибири. Иркутские городской голова, дума, собрание учащихся, губернское земское собрание жаловались на министра народного просвещения Василия Сапожникова, который «тормозит налаженное дело открытия университета». После этого министр прибыл в Иркутск, объявили набор на историко-филологический факультет. Еще немного поволновавшись по этому поводу, город открыл свой первый университет 27 октября 1918 года.

Преданный своими и чужими

Управляющим губернией стал 27-летний эсер Павел Яковлев. Деятельность этого эмиссара Временного правительства, согласно донесениям агентуры, «носила открыто сочувствующий большевикам характер». Но он сохранял свой пост, в том числе благодаря личному знакомству с членами омского правительства.  Из пленных красноармейцев Яковлев набрал в подчинявшийся лично ему отряд особого назначения.

...В октябре 1919-го части полностью захватившей инициативу в Гражданской войне Красной армии начали угрожать столице Белой Сибири – Омску. Ее войска были сильно деморализованы, население устало и озлобилось, поскольку тогда лютовали все противоборствующие силы. Белое правительство перебралось в Иркутск, и там его встречали нерадушно. Хоть министры на всякий случай подъезжали к городу с заряженными винтовками, они все равно были ошеломлены его оппозиционностью. Тем не менее в Иркутске организовали парад – в день годовщины переворота 18 ноября 1918-го, когда Верховным правителем России был объявлен военный и морской министр Александр Колчак. Он был призван объединить антибольшевистские силы, но после переворота от них полностью откололись левые. И как раз эсеры и меньшевики, в том числе перебравшиеся из Омска, определяли в Иркутске политическую повестку. Направляясь сюда, в новую столицу, чистый идеалист, раб долга и служения России, Колчак покинул Омск за два дня до того, как туда прибыл командующий 5-й армией красных Михаил Тухачевский.

В тот же день, 12 ноября 1919 года, в Иркутске эсеры и меньшевики образовали Политцентр – коалиционное правительство, поставившее своей задачей, в частности, свержение власти Колчака при недопущении победы большевиков. 26 ноября Политцентр на заседании думы Иркутска потребовал отставки правительства и передачи власти местным органам самоуправления.

Тем временем поезда Верховного правителя и председателя Совета министров Виктора Пепеляева, брата Анатолия Пепеляева, двигались в сторону Иркутска рывками, с большими задержками – дорога была забита эшелонами с чехословаками, которых волновали лишь собственные нужды. Иностранцы уже утратили интерес к Колчаку, который наотрез отказался отдать следовавший с ним золотой запас под международную опеку: «Я вам не верю. Золото скорее оставлю большевикам, чем передам союзникам».

Поздно вечером 24 декабря в иркутском Глазково при поддержке рабочих восстал 53-й Сибирский стрелковый полк. Руководство мятежом взял на себя Политцентр. На несколько дней Иркутск опять стал ареной боевых действий, причем чехи тоже вмешались. Жители собирались на берегах, чтобы понаблюдать. В отличие от декабря 1917-го, артиллерия использовалась мало. Кроме того, люди, видимо, уже привыкли к постоянным рискам. 5 января 1920-го власть перешла в руки Политцентра. Министры удовлетворили все требования победителей и скрылись из города, как и Яковлев. 15 января командовавший чехословацким корпусом француз Морис Жанен выдал Колчака Политцентру, а тот – большевистскому ревкому. Политцентр так и не стал надолго третьей силой и бескровно уступил 23 января власть красным (союзники уезжают, Красная армия приближается).

В ночь на 7 февраля Колчака и Пепеляева расстреляли в Иркутске без суда. Последнее перед смертью решение Владимира Каппеля, командующего Восточным фронтом, штурмовать Иркутск, где оставались почти полторы тысячи пленных соратников, подворованный чехами золотой запас и богатые военные склады, так и не было выполнено. Самые боеспособные части Белой армии во главе с генералом Сергеем Войцеховским обошли город, хотя ведь поначалу захватили станцию Иннокентьевскую, то есть территорию Второго Иркутска, и многие из них жаждали биться за город. И кто знает, каким бы вышел Иркутск из этого сражения, если б оно все же случилось. Так в столице Прибайкалья  развернулись события, определившие судьбу российской государственности.

7 марта 1920-го сюда вступили части 5-й Армии. Перепись населения в апреле насчитала в Иркутске 123 747 человек – город переполнился беженцами. Конец 1920-го Иркутск встречает совсем иными новостями: приехал всесоюзный староста Михаил Калинин, организуется антирелигиозный диспут, а почти все улицы одним махом получили новые, советско-большевистские названия...

Наталья Антипина, «Байкальские вести».

На фото: День свободы в Иркутске 10 марта 1917 года;

Ираклий Церетели;

Борис Шумяцкий в молодости и после ареста в 1938-м;

Чехословаки сворачивают в Иркутске с Большой на Амурскую;

Владимир Каппель умер близ Нижнеудинска от пневмонии,
развившейся после ампутации. Перед смертью пользовавшийся
уважением не только в белой армии, но и среди врагов генерал
не мог сам держаться в седле, и его привязывали;

Мориса Жанена считали на родине, во Франции, не «генералом
без чести», а героем, поступившим по обстоятельствам;

Павел Яковлев скрылся из Иркутска в 1919-м, но не избежал
расстрела в 1925-м

Продолжение следует.