Рассказы для постороннего

Второй семинар Школы гражданских лидеров, проведенный в иркутском отеле «Кортъярд Мариотт», подтвердил впечатление от первого мероприятия этого цикла: событие это неординарное, в равной степени интересное и полезное.

Мы странно встретились

Тема второго семинара была сформулирована заковыристо: «Социально-исторические и культурологические проблемы современной России — объективно-научная оценка, поиск путей решения». Вопреки обещанию, самую актуальную проблему — достоин ли Михаил Шуфутинский звания «народный артист»? — не обсуждали, потому что рискнули поговорить о второй по значимости проблеме современной культуры — отношениях с Русской православной церковью.

Докладчик, рискнувший взяться за такую тему, заслуживает «дополнительный балл» уже за смелость. Историк Ирина Карацуба, представленная в программе семинара как «ведущий программ Русской Службы Новостей», обещала ни много ни мало, а доклад «Церковь — государство — общество: ревизия мифов». Однако ошибались те, кто ждал рассказ о ложно-канонизированных священниках (часть новомучеников, как установили историки, вовсе не были умучены большевиками, а скончались своей смертью до революции) или повествование о священниках, командовавших антиколчаковскими партизанскими отрядами (таких было несколько на Алтае и в Енисейской губернии). Получился скорее ликбез из серии «Вот что вы не знали о православной церкви и никогда не сподобились бы узнать, потому что в школе это не проходят, а сама церковь об этом молчит».

Желая разоблачить мифы о церкви, Ирина Карацуба начала с того, что рассказала о формировании нового — имеющего хождение пока только в пределах Москвы. Суть проблемы такова: знаменитый памятник Пушкину, как известно, стоит не на том месте, где был поставлен изначально. Поэтому где-то в недрах патриархии созрел план: памятник вернуть на историческое место, а на освободившейся площадке возвести часовню в память о разрушенном большевиками Страстном монастыре. Дело уже привычное, если бы не одно «но»: у подножия памятника Пушкину вот уже добрых 30 лет собираются оппозиционеры всех мастей, а у подножия часовни по закону собираться нельзя. Тем самым оппозицию можно будет убрать из центра столицы куда подальше.

Обоснование для столь щедрого дара церкви, как еще несколько десятков квадратных метров в центре Москвы, приводится глобальное: православие является фундаментом русской цивилизации и для такой структуры ничего не жалко.

— Во все учебники вошло положение о «православной матрице» русской культуры, — напоминала слушателям Ирина Каруцуба. – Действительно, крещение Руси в 988 году стало началом русской культуры, как писал Дмитрий Сергеевич Лихачев.

Часть слушателей при этих словах заметно вздрогнула. Лихачев, конечно, человек в большом авторитете, но его слова  не аксиома. Начать с того, что даже императоры из дома Романовых полагали началом русской государственности (а без культуры государства не бывает) 862 год — год призвания варягов. Самые древние берестяные грамоты датируются уже началом Х века (то есть 900—950 годами), и это означает, что как минимум за сто лет до крещения Русь имела собственную письменность. Кто знает, что принесет следующий археологический сезон?

Все сказанное выше является фактом, не нуждающимся в дополнительных доказательствах, но тем не менее может вызвать раздражение у части читателей и вполне укладывается в теорию, усиленно продвигаемую некими силами внутри РПЦ с февраля 2012 года, — церковь в современной России подвергается гонениям. Ирина Карацуба отчасти согласна с этим тезисом, но предлагает смотреть на положение церкви чуть шире: в РПЦ всегда были и гонимые, и гонители. Такая ситуация возникла не сразу, но именно она привела к тому, что в XVI веке церковь не смогла противостоять предпосылкам смуты. Один из авторов (сейчас мы назвали бы его публицистом) того времени писал, что причиной смуты стало «всего мира безумное молчание» — то есть отсутствие реакции общества на опричнину, беззаконное избрание царей, произвол бояр и многие другие события.

— Фактически, используя богатое наследие Византии, церковь создавала русскую культуру, — говорит Ирина Карацуба. — Эта задача заняла пять-шесть веков, и при этом не было задачи понять, осмыслить, с чем-то поспорить. В итоге мы пришли к тому, что христианство на Руси было воспринято как эстетическая ценность, которую нужно сохранять и ни в коем случае не менять, не развивать. Возникла система запретов, но не было того, что сейчас назвали бы «социальным служением». Была личная монашеская аскеза, но не было крупных монашеских орденов. Плюс довольно рано в результате падения Византии возникла идея о Руси как единственной хранительнице православия. Система настолько застыла, что уже к середине XVII века попытка провести хоть какие-то реформы привела ко второй за сто лет гражданской войне — так называемому расколу.
 

От прогресса до регресса

На ранней стадии своей истории, поясняет Ирина Карацуба, церковь шла впереди общества, государства и культуры. Она несла просвещение, позволила Руси войти в семью европейских народов и внедряла жесткие морально-этические принципы. Священники не боялись учить князей и мирян.

— Фактически, используя богатое наследие Византии, церковь создавала русскую культуру, — развивает этот тезис Ирина Карацуба. — Эта задача заняла пять-шесть веков, и при этом не было задачи понять, осмыслить, с чем-то поспорить. В итоге мы пришли к тому, что христианство на Руси было воспринято как эстетическая ценность, которую нужно сохранять и ни в коем случае не менять, не развивать. Возникла система запретов, но не было того, что сейчас назвали бы «социальным служением». Была личная монашеская аскеза, но не было крупных монашеских орденов. Плюс довольно рано в результате падения Византии возникла идея о Руси как единственной хранительнице православия. Система настолько застыла, что уже к середине XVII века попытка провести хоть какие-то реформы привела ко второй за сто лет гражданской войне — так называемому расколу.

Дальнейшее известно. Петр I отказался от мысли, что внутрицерковные процессы можно пустить на самотек, и превратил ее — с помощью государственной структуры Священного Синода — в часть государственного аппарата. Совместными усилиями государства и консервативных сил внутри церкви были заторможены или полностью остановлены процессы, которые в других конфессиях стали шагом к современности. Перевод Евангелий на русский язык, например, был завершен в 1876 году, а Катехизис, изданный на русском, через пять лет был изъят из свободного обращения. Канонизированный РПЦ последний император Николай II всю сознательную жизнь противостоял стремлению части церковных иерархов провести Поместный собор (именно он, а не патриарх является высшим органом власти в РПЦ), и в итоге собор состоялся только после революции — в 1917—1918 годах. Большевики, кстати, не препятствовали восстановлению патриаршества и использовали этот институт в своих целях. Сомневающимся Ирина Карацуба рекомендует найти журнал Московской патриархии за декабрь 1949 года и прочитать, какими словами священники чествовали товарища Сталина, отмечавшего в те дни 70-летие. Так церковь явно и недвусмысленно поддержала собственного и всенародного гонителя, став в каком-то смысле частью репрессивного аппарата.

— Сотрудничество с государством было тактическим выигрышем, но стратегическим поражением церкви, — полагает Ирина Карацуба. — Стремление сохранять, а не развивать привело к вечному конфликту церкви и культуры, а через нее и к конфликту с обществом. Вспомним хотя бы историю первопечатника Ивана Федорова, который издал богослужебную книгу механическим способом, и это вызвало глубокое «оскорбление чувств верующих», считавших, что такие книги нужно переписывать от руки, соблюдая при этом пост и непрерывно молясь. Федорову не помогло даже заступничество царя, он вынужден был бежать и продолжил работу за границей. Спустя пару веков митрополит отказался освящать здание Большого театра, потому что с точки зрения церкви здание с изображением Аполлона на крыше — это языческое капище.

В этот же ряд следует поставить историю первого проекта московского метро, разработанного в 1902 году. Московские священники встали стеной на пути нововведения, заявив, что, с одной стороны, христиане не должны спускаться в преисподнюю, а с другой — прокладка метро вблизи храмов приведет к «умалению» их святости. Результат известен: метро построили коммунисты, и сейчас священники и верующие пользуются им без всяких проблем. Сходная история произошла совсем недавно, уже в 2013 году, с галеристом Маратом Гельманом: верующие заочно очень оскорбились его выставкой Icons, а после посещения еще не открытой экспозиции признавались, что ничего более христианского за пределами храмов им видеть не доводилось.

Бесконечная история

Церковь — и в этом ее нельзя винить — до сих пор оценивает природу человека как глубоко порочную, нуждающуюся в исправлении, а к обществу относится как к стаду, нуждающемуся в поучениях мудрого пастыря. Исходя из этой логики, в РПЦ разработана и внедряется (особенно усердно при нынешнем патриархе) концепция «Русского мира», которую Ирина Карацуба оценивает как «церковно-империалистическую», с претензией на объединение всего постсоветского пространства. Одновременно в церкви проходят малозаметные постороннему глазу процессы, которые иначе как антидемократическими не назовешь: в новом уставе РПЦ, например, нет положения о созыве Поместного собора раз в пять лет — теперь его можно созывать по мере необходимости, а необходимость может возникнуть через сто лет. Вся власть в епархиях — сверху донизу, вплоть до приходов — отдана епископам, что является нарушением решений того самого Поместного собора 1917—1918 годов.

Церковь сделала свой выбор: она защищает государство и большие структуры, оставив без внимания проблемы «маленького человека». После известного «панк-молебна» бывший пресс-секретарь патриарха Владимир Вигилянский издал брошюру, одно название которой приравнивало всех противников РПЦ и защитников участниц «молебна» к сумасшедшим, недостойным внимания. Ирина Карацуба полагает, что поступок нескольких женщин вполне укладывается в православную традицию юродства (разумеется, это спорная точка зрения. — ////Ред.////). И уже поэтому девушек следовало понять, простить и отпустить. Церковь как институт поступила совершенно иначе: письмо с «сожалением» о приговоре было опубликовано через полчаса после вынесения приговора. Так церковь подтвердила свой статус как института, поддерживающего гонителей, и это просто наиболее понятный нам пример. В истории ХХ века их было много: церковь осудила и не признала участников религиозно-философских диспутов, в которых принимал участие, например, Дмитрий Мережковский. Церковь дважды запрещала в служении (беспрецедентный факт) священника Глеба Якунина, осуждавшего государственный строй СССР, а после краха советской власти точно так же запретила священника Сергея Тарухтина, который назвал Михаила Ходорковского «политзаключенным».

Никакого диалога церкви и общества, по мнению Ирины Карацубы, нет и быть не может — потому что не может быть диалога между строго структурированной, подчиненной единой иерархии структурой и аморфным образованием, не имеющим ни лидеров, ни единого мнения, ни общей цели. Поделать с этим абсолютно ничего нельзя — церковь такая, такой она будет при любой власти, и нужно просто знать, как обстоят дела.

Борис Самойлов, «Байкальские вести»