Победа все спишет?

04 августа, 2020

Продолжение. Начало в № 24–26, 30

Нежелательный свидетель: вокруг смерти Николая Ватутина

Описание событий раннего утра 22 июня 1941 года у Жукова в 1956 году во многом совпадает с тем, что сохранилось в его мемуарах: «…Мы с тов. С. К. Тимошенко просили разрешения дать войскам приказ о соответствующих ответных действиях. Сталин, тяжело дыша в телефонную трубку, в течение нескольких минут ничего не мог сказать, а на повторные вопросы ответил: “Это провокация немецких военных. Огня не открывать, чтобы не развязать более широких действий. Передайте Поскребышеву, чтобы он вызвал к 5 часам Берия, Молотова, Маленкова, на совещание прибыть Вам и Тимошенко”.

Свою мысль о провокации немцев Сталин вновь подтвердил, когда прибыл в ЦК. Сообщение о том, что немецкие войска на ряде участков уже ворвались на нашу территорию, не убедило его в том, что противник начал настоящую и хорошо подготовленную войну. До 6 часов 30 мин он не давал разрешения на ответные действия и на открытие огня…» (АПРФ, ф. 2, оп. 1, д. 188, л. 4–30. Цит. по: Сойма В.М. Запрещенный Сталин. М., Олма-Пресс, 2005). Но прибыл В. Молотов и заявил, что посол Германии официально уведомил его о начале войны.

Здесь Жукову можно верить – и по хронологии, и по персонажам все сходится, к тому же обличительную речь против Сталина, который не только расценил нападение Германии как «провокационные действия», но и запретил отвечать на огонь противника, он должен был произнести при Молотове, Кагановиче и многих других свидетелях страшных событий. Это бумага все может стерпеть, а врать в глаза весьма сложно.

Жаль, никогда об этом не говорил не оставивший мемуаров маршал С. Тимошенко, не мог ничего сказать и третий свидетель тех дней – первый заместитель Г. Жукова, начальник оперативного отдела Генерального штаба Николай Ватутин. Его взгляд на тайну «Тайной вечери» навсегда умер вместе с ним в апреле 1944 года под «чутким» руководством достойного ученика и подручного вождя Н. Хрущева – будущего режиссера беззаконного убийства главного организатора ядерного и космического проектов Лаврентия Берии, а позже, в 1961 году, и предпринимателей Рокотова, Файбышенко, Яковлева и других. Но в 1944 году Хрущев, конечно же, выполнял поручение свыше по ликвидации «лишнего», а главное, незамаранного свидетеля рокового вечера 21 июня.

Максимум, чего могли добиться дл себя Г. Жуков и С. Тимошенко, не подписав директивы, – немедленного ареста и расстрела. А следом, по «доброй традиции», расстреливались жены, братья, сестры и т. д. Детей и прочих родственников если не расстреливали, то надолго отправляли в лагеря. Такая участь постигла многих родственников, даже тех, кто пускал себе пулю в лоб. Среди них родственники жены Сталина Надежды Аллилуевой и его близкого друга, наркома Серго Орджоникидзе, министра авиационной промышленности Михаила Кагановича (брата Лазаря Кагановича) и родственники всех уничтоженных маршалов и «братьев по крови» – творцов революции. В заложниках у тирана были все.

Его же самого от внезапной ярости подчиненных спасал, очевидно, внушаемый им, как опытным дрессировщиком, звериный страх, подкрепленный, вполне возможно, и шаманским заговором с вечным дымком и огоньком трубки, и подбором тех, кто легко поддавался его вполне возможному гипнозу.

А может быть, это было преклонение стоявших у подножья престола перед «Господом» и «Государем» в одном лице, достигнутое изощренной, никогда не прекращающейся, как сказали бы сегодня, пиар-кампанией. На это эффективно работал даже и псевдоним «Сталин», ассоциирующийся с Лениным, с прочностью и остротой стального клинка и с главным продуктом первых пятилеток – выплавкой стали для танков, пушек, тракторов и даже некоторых видов самолетов, например: «Сталь-6», «Сталь-7» главного конструктора и, конечно же, зэка Роберта Бартини.

Как бы там ни было, ни Жуков, ни Тимошенко, храбрые воины, не раз глядевшие в лицо смерти, понимая, что от бумажки, которую заставлял подготовить и подписать Сталин, зависит жизнь сотен тысяч и даже миллионов бойцов, были бессильны, как свирепые львы перед опытным хозяином манежа.

Сталин гениально воспитал во всех слепой сыновний инстинкт повиновения отцу и господину. Правда, для этого была проведена огромная селекционная работа. «Готовясь» к войне, он уничтожил 80 процентов высших командиров во главе с такими решительными и грамотными военачальниками, как маршалы М. Тухачевский и А. Егоров, которые, очевидно, по его предположению, поддавались дрессировке недостаточно хорошо. А Тухачевский к тому же на «собственной шкуре» испытал его полководческую бездарность, капризность и своеволие еще в 20-е годы, когда Ленин с Троцким и ЦК неоднократно воспитывали строптивого Иосифа за невыполнение приказов и превышение полномочий в Царицыне и в польском походе.

«Главный редактор» предательской директивы

Опытный дрессировщик, конечно, тоже все помнил и до поры до времени М.Тухачевского «сытно кормил как льва», притупляя его бдительность достойными его таланта высочайшими должностями, генеральскими и маршальскими звездами, геройскими званиями и даже дружескими продолжительными разговорами – ликбезами. Сталин с удовольствием обсуждал с Тухачевским новые виды вооружения и в СССР, и в мире, а также проблемы армии, возглавляемой необразованным, но очень удобным «конником» Ворошиловым, который, в отличие, например, от застрелившегося (или застреленного) Орджоникидзе, услужливо визировал почти все посадки и расстрелы высококлассных военных и конструкторов, работавших на оборону. Расстрелянная верхушка, видимо, из породы тех волков, о которых пел Владимир Высоцкий:

За флажки – жажда жизни сильней!

Остальные же, увы, из породы других:

Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка…
Почему же – вожак, дай ответ –
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем через запрет?!

Ниже приведу, на мой взгляд, главный эпизод из мемуаров Маршала Победы Г. Жукова, в котором показано, как родилась самая предательская директива, которую только можно представить, связывающая катастрофическим запретом ответного огня нашу армию по рукам и ногам в первые часы войны.

Г. Жуков отмечал: «Вечером 21 июня, когда от перебежчиков была получена точная информация о времени нападения, захватив проект директивы войскам и твердо договорившись ее отстаивать, мы вместе с наркомом С. Тимошенко и генерал-лейтенантом Н. Ватутиным поехали в Кремль. Я прочитал проект директивы. И. В. Сталин заметил:

– Такую директиву сейчас давать преждевременно, может быть, вопрос еще уладится мирным путем. Надо дать короткую директиву, в которой указать, что нападение может начаться с провокационных действий немецких частей. Войска приграничных округов не должны поддаваться ни на какие провокации, чтобы не вызвать осложнений.

Не теряя времени, мы с Н.Ф. Ватутиным вышли в другую комнату и быстро составили проект директивы наркома. (Здесь неточность. Н. Ватутин в кабинет Сталина не входил. – Прим. авт.).

Вернувшись в кабинет, попросили разрешения доложить. Сталин, прослушав проект директивы и сам еще раз его прочитав, внес некоторые поправки и передал наркому для подписи…» (Г.К. Жуков. Воспоминания и размышления).

Интересно, что в этом месте мемуаров Жуков и его литературные помощники даже не пытаются подчеркнуть жуткую трагедию данного момента, обрекающего на расстрел тысячи и, возможно, миллионы. Хотя выше в мемуарах идет речь о том, что дорогой к Сталину они втроем договорились отстаивать текст заготовленной ими директивы, которая предполагала полную боевую готовность и, конечно же, ответный огонь при пересечении немцами границы.

Сталина же, очевидно, тревожила лишь одна мысль: чтобы Гитлер поглубже увяз в войне с нами и его не отогнали уже в самом начале при нашем абсолютном превосходстве в танках, авиации и артиллерии. Войны тогда могло бы не получиться, и не появился бы повод захватить Европу, войти в историю. Но в истории, как известно, очень тесно – там в основном цари. Поэтому своими мечтами ценой в миллионы жизней делиться с военными да и с членами Политбюро он, конечно же, не собирался. И продолжал спектакль, оставляя приближенным право подозревать о каком-то его «тайном» знании о провокации, а может быть, и договоренности с Гитлером на этот счет вместо полномасштабной войны.

Далее Жуков буднично продолжает: «С этой директивой Н.Ф. Ватутин немедленно выехал в Генеральный штаб, чтобы тотчас же передать ее в округа. Передача в округа была закончена в 00.30 минут 22 июня 1941 года. Копия директивы была также передана наркому Военно-Морского Флота.

Испытывая чувство какой-то сложной раздвоенности, возвращались мы с С.К. Тимошенко от И.В. Сталина.

С одной стороны, как будто делалось все зависящее от нас, чтобы встретить максимально надвигающуюся военную угрозу: проведен ряд крупных организационных мероприятий мобилизационно-оперативного порядка; по мере возможности укреплены западные военные округа, которым в первую очередь придется вступить в схватку с врагом; наконец, сегодня получено разрешение дать директиву о приведении войск приграничных округов в боевую готовность».

Здесь опять допущена неточность. Войска приводились не просто в боевую готовность, а в полную боевую готовность. Но главное не в этом. Что толку в любой степени готовности, если в п. 1 директивы № 1 черным по белому написано: «нападение немцев может начаться с провокационных действий». А п. 2 содержит строжайшее предупреждение: «Задача наших войск – не поддаваться ни на какие провокационные действия, которые могут вызвать крупные осложнения».

Спрашивается, где критерии, чтобы на местах определить, началась ли война или это крупномасштабная провокация местного масштаба? Совершенно очевидно, чтобы ответить на этот вопрос, нужно располагать информацией по всему театру военных действий или хотя бы его значительной части. Это, конечно же, прерогатива Генштаба, а по большому счету, того, кто «от и до» контролировал и Генштаб, и наркомат, то есть тов. Сталина.

Поэтому научные изыскания историков, доказывающих по косвенным фактам, что начиная с 12 июня и особенно 18 июня 1941 года уже были приказы, обязывающие всех командующих привести войска в боевую готовность, не имеют никакого смысла, если директива от 21 июня гласит: «не поддаваться ни на какие провокации».

Счастливый билет Ивана Болдина

Особенно ярким свидетельством беспомощности в принятии решения на открытие огня является почти истеричный диалог по этому вопросу «расстреливаемого» немцами зам. командующего Западным Особым военным округом генерал-лейтенанта И. Болдина и наркома С. Тимошенко. Особую остроту этому диалогу придает тот факт, что непосредственным начальником Болдина был генерал армии Дмитрий Павлов, которого вместе с начальником штаба и еще пятью генералами Сталин назначит главным виновником жуткого провала 22 июня со счетом 50:1 по погибшим военным в пользу противника. Самого И. Болдина спасет только «счастливый» случай, правда, на самой грани гибели от фашистских пуль. Вот этот чудом не предсмертный его диалог с наркомом:

«– Товарищ Болдин, учтите, никаких действий против немцев без нашего ведома не предпринимать. Ставлю в известность вас и прошу передать Павлову, что товарищ Сталин не разрешает открывать артиллерийский огонь по немцам.

– Как же так? – кричу в трубку. – Ведь наши войска вынуждены отступать. Горят города, гибнут люди!

Я очень взволнован. Мне трудно подобрать слова, которыми можно было бы передать всю трагедию, разыгравшуюся на нашей земле. Но существует приказ не поддаваться на провокации немецких генералов.

– Разведку самолетами вести не далее шестидесяти километров, – говорит нарком.

Докладываю, что фашисты на аэродромах первой линии вывели из строя почти всю нашу авиацию. По всему видно, противник стремится овладеть районом Лида для обеспечения высадки воздушного десанта в тылу основной группировки Западного фронта, а затем концентрическими ударами в сторону Гродно и в северо-восточном направлении на Волковыск перерезать наши основные коммуникации.

Настаиваю на немедленном применении механизированных, стрелковых частей и артиллерии, особенно зенитной. Но нарком повторил прежний приказ: никаких иных мер не предпринимать, кроме разведки в глубь территории противника на шестьдесят километров». (Болдин И.В. Страницы жизни. М.: Воениздат, 1961)

Иван Болдин не просто заместитель, второй по рангу после выбранного в качестве «козла отпущения» Героя Советского Союза, инициатора создания главных танков Отечественной войны Т-34 и КВ генерала армии Дмитрия Павлова.

Счастливый билет генерала И. Болдина, а также В. Кузнецова, К. Голубева оказался в окружении немецкими войсками. Когда уже в июле они пробились к своим, расстрельный круг был определен, а кроме того, выяснилось, что в немецком плену в первые же дни очутилось 63 советских генерала, так что оставшихся решили беречь. В общем, русская рулетка сгубила Д. Павлова, но пощадила его первого заместителя, который рассказал о войне немало правды.

«Обуревают тревожные мысли…»

Между тем Георгий Константинович Жуков, который только что был соавтором и свидетелем рождения директивы, поставившей все войска в жуткую ситуацию, подробно обрисованную генералом Болдиным в мемуарах, спокойно продолжает: «Но, с другой стороны, немецкие войска завтра могут перейти в наступление, а у нас ряд важнейших мероприятий еще не завершен. И это может серьезно осложнить борьбу с опытным и сильным врагом. Директива, которую в тот момент передавал Генеральный штаб в округа, могла запоздать».

Мне кажется, о ее запоздании или о поломке связи надо было молиться, но Г. Жуков и его команда мемуарных соавторов в этом месте лирически замечают: «Давно стемнело. Заканчивался день 21 июня. Доехали мы с С.К. Тимошенко до подъезда наркомата молча, но я чувствовал, что и наркома обуревают те же тревожные мысли. Выйдя из машины, мы договорились через десять минут встретиться в его служебном кабинете…»

Вот так буднично, без особого сопротивления воле вождя, обуреваемые, правда, «тревожными мыслями», Жуков и Тимошенко подсобили Сталину лишить расстреливаемые войска права открывать ответный огонь до получения директивы № 2, которая опоздала на четыре часа непрерывной канонады, бомбежек и танково-пехотных атак, стянутых к нашей границе более чем четырехмиллионной немецкой армады.

А между тем неопровержимой информации о том, что немцы 22-го в ночь пойдут в наступление, к вечеру 21-го было предостаточно.

21 июня 1941 года, 13.00. Германские войска получают кодовый сигнал «Дортмунд», подтверждающий, что дата вторжения больше переноситься не станет и оно начнется на следующий день. То есть с этого момента миллионы немцев знают дату наступления. Несложно предположить, что в армиях, расположенных вдоль восточной границы СССР, могли найтись сотни сочувствующих Советскому Союзу, в том числе и коммунистов, но история донесла до нас только один случай.

Этого человека звали Альфред Лисков, он вечером переплыл реку Буг и сообщил о дате нападения. Ему было 30 лет, по профессии он был столяром мебельной фабрики в городе Кольберг (Бавария). Дома он оставил жену, ребенка, мать и отца. Но, к нашему и, конечно, его изумлению, подвиг, когда он в любой момент мог получить в реке пулю в затылок от своих и в лоб от наших, оказался совершенно бессмысленным. С 9 часов вечера его, как диковинного зверька, возили по штабам вплоть до командующего фронтом, но никто не принимал никаких мер. Он бы при всем желании не смог понять, что без указания Кремля нельзя было пытаться спасать даже семьи, которые у большинства офицеров были здесь же, в приграничной зоне на линии огня. Увы, жизнь непризнанного героя, информация которого не совпала со сталинской, пусть и опровергнутой той же роковой ночью, оказалась недолгой. В январе 1942 года, уже после эвакуации в Москву, он был арестован НКВД, в том же году странным образом реабилитирован. А вот посмертно или нет – указать забыли. Забыли и рассказать народу о его подвиге и дальнейшей судьбе. «Наградой» ему стало отречение от него и родителей, и жены, которые, в отличие от сталинского стиля, остались живы, несудимы и невредимы.

1р.jpg 2р.jpg 3р.jpg